Нельзя сказать, что меня взбодрила эта мысль, но я всерьез думал о том, чтобы закричать, позвать губернатора и попытаться с ним договориться. Хотя о чем нам разговаривать? Что ему предложить? Я ведь до сих пор не знаю даже, кто он такой. Кричать я передумал и даже не стал проверять, смогу ли что-то крикнуть.
После полутора суток мне надоело считать часы. Я висел, уставившись в одну точку на столе, и лишь изредка переводил глаза на что-то другое, чаще на миску или платок. Мои мысли текли неторопливо, словно поезд, который одно время несся как сумасшедший, а теперь постепенно замедляется, готовясь полностью остановиться. Конечно, мне хотелось пить. Все это время я испытывал невероятную, глубокую жажду, но отчего-то быстро смирился с тем, что воды не получу. Откуда? Я не верил в свой резервуар, хотя и пытался подражать йогам по силе самовнушения. Меня мог освободить губернатор, но он не придет. Я копил свою жажду, как копит блестящие монетки мальчишка. Вскоре моя копилка-терпение оказалась забитой под завязку, но 'монетки' жажды прибывали и прибывали. Просто лились рекой.
Примерно на третьи сутки, не помню точно, я впервые потерял сознание. Это длилось недолго, но мне стало жаль, что пришел в себя. Забытье похоже на смерть, а смерть - на забытье. Переход между одним и другим незаметен. Меня вполне устроил бы такой конец. Ты как бы засыпаешь и больше не просыпаешься. Кто может сообщить тебе, что ты умер, а не спишь? Можно ли быть мертвым, думая при этом, что спишь? Любопытный вопрос.
День на четвертый мне стало значительно хуже. Появились галлюцинации - какие-то разноцветные пятна, они скакали по комнате и напоминали то ли собак, то ли кошек. Я уже не роптал на судьбу и даже почти не шевелился, лишь иногда поднимая голову, лежащую на столе. Впереди стояла миска и до нее можно было дотянуться, если слегка податься вперед. Но к чему так делать? Миска была пуста и суха. Я ее разглядывал так долго, что изучил каждую трещину и царапину. Теперь мог бы нарисовать эту миску по памяти.
Я умирал медленно и хотя мне не удалось поторопить свою неспешную смерть, наконец настало время, когда почувствовал - все, осталось чуть-чуть. Эта мысль даже слегка обрадовала, а затем я ощутил странную легкость. Мысли будто засияли и заскакали с прежней силой. Так, наверное, вспыхивает огонь перед тем, как погаснуть.
Я внезапно понял, что эта легкость закономерна. Когда человек умирает, он уже не привязан к досадным ограничениям: на нем не висит капризное тело-обуза, над ним нет власти туповатых земных начальников, ему даже неинтересно, что о нем говорят. И неважно, продолжает ли как-то существовать умерший или нет. Смерть все равно - венец жизни, самый ее расцвет, высшая цель. Я наконец взобрался на эту гору и теперь стоял почти на самой вершине.