Джерард украдкой сбоку посмотрел на Эверарда. Длинный, нескладный, с большим ртом и огромными красными руками, шея замотана сомнительной чистоты тряпицей. Он вперил взор в исходившее мелкой изморосью небо и щурился, готовясь что-то сказать. В нем угадывалось много сил и разнообразных страстей; и было что-то несерьезное, не внушающее доверия.
Вдруг он резко повернулся, взмахнул рукой, ощерил неровные желтые зубы:
— Доконали человека. А за что? Что он кому сделал?
Джерард промолчал. Ему не хотелось поддерживать этот тон. Но Эверард рвался к спору.
— А за что, я вас спрашиваю? Он справедливости требовал. А его убили. Парламент! Это не парламент, а куча дерьма.
— Зря он в это дело ввязался, — нехотя сказал Джерард. — Он дал овладеть собой духу злобы.
— Но ведь он добивался справедливости! И где в Писании сказано, что не надо бороться со злом? «Не мир принес я вам, но меч». Эдак вы дадите силам тьмы всю землю захватить!
— Но слова ничего не доказывают. Люди могут говорить словами из Библии и не иметь в себе духа жизни. И речи их оборачиваются ложью.
— Это я знаю. — Эверард прищурился. Лицо его быстро менялось, отражая внутренние порывы. — Но все же зло требует отпора. Нельзя ему покоряться! Если вас ударит и вы стерпите, не ответите, — вы как бы разрешите сильным и других притеснять. Вы развяжете им руки! От этого они и наглеют. Они пользуются тем, что вы, добрые христиане, покоряетесь и терпите… Если хотите, именно такие, как вы, виноваты во всем!
«Господи, какой неистовый человек», — подумал Уинстэнли, но не рассердился. Они подошли к окраине села.
— Может, зайдете ко мне? — предложил Джерард. Эверард с охотой согласился. Они вошли, скрипнув дверью, в каморку, Джерард налил в кружки молока, отрезал хлеба. Эверард с жадностью стал есть, низко наклонясь над столом и рассыпая крошки. Джерард отхлебнул молока и сказал:
— Только плоть заставляет людей убивать тех, кто отличается от них одеждой, образом жизни, помыслами… Только плоть завидует и ненавидит.
Эверард что-то промычал в ответ, азартно двигая челюстями. Он, видно, сильно проголодался. Уинстэнли уже любил и жалел этого неприкаянного, нескладного человека. Дверь скрипнула, показалась старческая скрюченная рука, затем неловко, боком в каморку вдвинулся старый Кристофер.
— Мистер Уинстэнли, я слышал, вы вернулись. Хотел спросить…
— Заходи, Кристофер, присядь. Хочешь молока?
— Благодарствуйте, я только спросить хотел… Что теперь с вдовой Сойера будет, с детишками? Отправят их?
Джерард нахмурился. Этот вопрос у него самого занозой сидел в сердце. Саймон был не из их прихода: несколько лет назад, спасаясь от нищеты, он с семьей пришел с севера. И сейчас, после потери кормильца, приходские власти могут отказаться терпеть в приходе бедную вдову с пятью детьми. А это значит, что их будут выселять из Уолтона под конвоем.