В окнах замелькали зеленые луга и деревья. Он устало закрыл глаза.
Да. Он не может умереть. Ведь если он умрет, его зароют на французском кладбище, во французскую землю. А он должен лежать в Петербурге, в Александро-Невской лавре, рядом с отцом и братом. Ведь это — последнее, что у него осталось.
Он давно решил так. Может быть, это сознание и хранило его до сих пор.
…И все-таки — воды Сены текли так успокоительно, что было трудно не броситься с моста, в магазинах продавались револьверы, а в аптеках можно достать веронал…[52]
Он должен жить! Поэтому он и едет сейчас в Бретань. Там не то, что в Париже, там, он уверен, будет легче. Лишневский открыл глаза и закурил.
В сущности, самое страшное уже прошло. Теперь надо только не распускаться.
Лишневский поселился в пансионе Бо-Сежур, чистом белом доме под красной крышей, с аккуратным садом и тенистой площадкой.
Пансион был ветхозаветный.
Обедали вместе за длинным столом. Уже за жарким соседка Лишневского спрашивала его:
— А в теннис вы играете? Ах, как хорошо. У нас не хватает партнера. Как? И плаваете? Ивонна, Маргарита, слушайте — вот кто нас научит плавать.
Его новые знакомые — две сестры и их подруга — были жизнерадостные и милые.
Лишневский поводил с ними все время, играл в теннис, купался и гулял.
Через несколько дней отношения уже выяснились. Одна из сестер стала смотреть на него слишком пристально и неизвестно отчего краснеть. Ее звали Ивонна, ей было семнадцать лет.
Они вчетвером возвращались с прогулки.
— Который час?
Лишневский посмотрел на часы.
— Десять.
— Господи, как поздно. Пойдем дорогой мимо кладбища. Она короче.
— Слышите, соловей.
— Какой это соловей — это лягушка. Здесь нет соловьев.
Был теплый, темный, сырой вечер. Серп нового месяца блестел на правой стороне неба. За поворотом среди полей показались чугунные кресты и могильные холмы. Кладбище большое и бедное, огороженное только колючей проволокой.
— Я боюсь, — сказала Ивонна.
Лишневский взял ее за руку.
— Не надо бояться. Ведь я с вами.
Сзади раздался смех, и два светлых платья, шурша, пробежали мимо них.
— Ах, страшно, — крикнула Ивонна и, вырвав руку, бросилась в сторону.
Он нагнал ее. Она стояла у изгороди кладбища и тихо смеялась, выжидательно глядя на него.
Он поцеловал ее в щеку.
— Осторожно, не наткнитесь на проволоку, — сказала она, все еще смеясь.
Он неловко обнял ее. Она прижалась к нему.
— Вам больше не страшно, Ивонна?
— Нет.
Чугунные кресты были совсем близко. Стоило протянуть руку, чтобы дотронуться до них.
Она слегка отодвинулась.
— Идемте, а то поздно, — и посмотрела на него сбоку. — Какой вы странный. Я еще никогда не встречала русского. Вы очень забавный.