Я боялась, как бы нас с Алей не разлучили. Ведь только что мы видели, как разделили этап в Туруханске: часть его, где было большинство мужчин и куда попала Зоя, поплыла дальше, до Ермакова, на новую стройку железной дороги, которую не довели до конца1. Многие заранее договорились о шифре, чтобы передать весточку друг другу. Нам с Алей о строительстве нечего было и мечтать. Кому там нужны преподаватели английского языка и графики? У Зои была в деле пометка «экономист», и это решило выбор.
Итак, после проверки дел и новой переклички во дворе школы нас отвели внутрь, в пустующие классы, разрешили расположиться. Ни сена, ни матрасов не дали. Объявили о пяти-шестидневном сроке на «трудоустройство» по собственному разумению, в противном случае отправят в дальние северные рыболовецкие колхозы на ловлю рыбы.
До нашего приезда, как мы потом узнали, прошли закрытые партийные собрания, на которых население Туруханска предупреждали, что едут враги народа, которым нельзя ни в чем доверять, пускать в дом, общаться. Работу можно давать только физическую – убирать мусор, колоть дрова, копать землю и прочее. Мы тогда об этом не знали, что было к лучшему, но настороженность и недоверие почувствовали сразу, при первых же попытках достать какую-нибудь работу.
Мы ходили из конторы в контору, из двери в дверь и просили любую работу. Всюду отказ. Вежливый, категоричный, с настороженным взглядом.
Мы не давали себе отдыха, ходили и просили как заводные, чтобы не потерять решимость, вызванную отчаянием. Помню, как в захудалой маленькой редакции, где был всего один работник – хромой инвалид, Аля, собрав все свое мужество, говорила, что она график, хорошо знает печатное дело, что даже попросит прислать привезенные ею из Парижа клише и инструменты. Я чувствовала, что долго она такой пытки не выдержит, что ей уговаривать и унижаться – горше голода и холода. Она не жаловалась, только еще больше бледнела и замыкалась.
Так прошло дня два-три, после которых я начала действовать как одержимая. Останавливала людей на улице, просила, умоляла, мне казалось, что я стену прошибить могу своими словами – ведь люди все-таки! И наконец я добыла себе работу ночной судомойки в столовой аэропорта, а Аля устроилась уборщицей в школе.
Но сначала ей пришлось отправиться на сенокос на противоположный берег Енисея (об этой поездке Аля упомянула в письме Б. Пастернаку от 26 августа 1949 г.). Сено нужно было для школьной лошади. Посылали ее со ссыльной немкой Анной и двумя молодыми мужчинами, тоже ссыльными.
На окраине Туруханска был крутой обрыв над самым Енисеем. Наверху была широкая ровная поляна, поросшая травой. Называлась она «Беседой», туда ходили по праздникам на гулянья.