Когда они вернулись к дому Дермотта, прошло больше часа, и улица была забита машинами полиции Вичерли, округа и штата. Большой Томми и Пат с квадратным лицом дежурили на крыльце. Гурни отправили в маленькую комнату, где он впервые разговаривал с Нардо, который сейчас сидел за тем же столом. Два эксперта в комбинезонах и перчатках прошли мимо него и направились в подвал.
Нардо подтолкнул к Гурни желтый блокнот и ручку. Если в нем до сих пор и бурлили какие-то эмоции, они полностью растворились в навалившейся бумажной волоките.
— Присядьте. Нам нужно от вас заявление. Опишите все, начиная с момента прибытия сюда и причины своего визита. Дальше нужно перечислить все, что вы сделали, и все, что наблюдали. Желательно указывать время, как предполагаемое, так и точно известное. Заявление надо закончить вашей отправкой в больницу, если только в больнице не появилась какая-то дополнительная информация по делу. Вопросы есть?
В течение следующих сорока пяти минут Нардо то и дело выходил из комнаты, а Гурни исписал четыре разлинованных страницы мелким, отточенным почерком. На столе у дальней стены комнаты был настольный копировальный аппарат, и Гурни сделал две копии подписанного заявления для себя, прежде чем отдать оригинал Нардо.
Тот коротко сказал:
— Будем на связи.
Голос его был профессионально нейтрален. Он не предложил Гурни руку для рукопожатия.
К моменту, когда Гурни пересек мост Таппан-Зи и начал долгий путь домой, снег валил уже стеной, оставляя видимой лишь небольшую часть мира. Каждые несколько минут он приоткрывал окно, чтобы холодный воздух привел его в чувство.
В нескольких милях от Гошена он чуть не съехал с дороги. Он вовремя очнулся от звука шин, верещащих от трения об обочину дороги, иначе мог бы угодить в реку.
Он пытался думать только о машине, о руле и о дороге, но это было невозможно. В его воображении крутились будущие газетные заголовки, которые появятся сразу после пресс-конференции Шеридана Клайна — он ведь не преминет похвалить себя за то, что его команда избавила Америку от опасного маньяка. Средства массовой информации раздражали Гурни. То, как они освещали преступления, само по себе было преступно. Для них это было игрой. Впрочем, для него тоже: ведь он рассматривал каждое убийство как головоломку, которую нужно собрать, а убийцу — как противника, которого следует обыграть. Он изучал обстановку, вычислял вероятность, ставил капкан и бросал добычу в утробу машины правосудия — и переключался на следующее убийство, разгадка которого требовала острого ума. Однако иногда случалось, что он видел все в ином свете — когда усталость от преследования брала свое, когда в темноте элементы мозаики были неразличимы, когда опустошенный ум руководствовался не жесткой логикой, а куда более простыми вещами. Тогда ему приоткрывался истинный ужас того, с чем он имел дело, во что добровольно ввязывался.