Бровкин и Козырев работали рядом, копали твердую сухую землю.
— С командиром дивизии, значит, покалякал, — неодобрительно заметил Бровкин, присаживаясь покурить.
— А вам-то что, Василий Егорович? Вот и покалякал.
— А то, что ты еще и стоять перед полковником не научен, а туда же — в разговоры лезешь. Это штатская привычка. На войне болтовня — только вред. Человек, может, думает. Думает, как боевую задачу выполнить, а ты…
— Постараюсь учесть ваши замечания, Василий Егорович. Я же не старый вояка. Это вы чуть-чуть было «Георгия» не получили.
— Ах, Тихон, Тихон, возле смерти мы сейчас с тобой стоим, помолчал бы.
Кручинин, отдавая распоряжения, поминутно отвечая на вопросы взводных командиров, нервничал оттого, что уж слишком медленно углубляются зигзагообразные щели траншей, и ни на минуту не мог забыть о Зине. Ему казалось, что этой ночью не спит и она, что сидит с детьми где-нибудь в подвале, а над городом, как сегодня над Вейно, ходят немецкие бомбовозы…
— Нельзя оставлять, — сказал Загурин, поняв, что «эмку» уже не развернуть на дороге, и расстегнул сумку с гранатами. — А ну, Василий, разом!
Гранаты ударили одновременно. Машина осела, в ней заплескалось дымное пламя.
— Теперь пошли! — И они канавой поползли в сторону от оврага. Пули били им вслед, срезая листочки подорожника, молодые ветви ракит, вскидывали песок. Странное было чувство. Нет, это не было страхом. Скорее, оно походило на недоумение, смешанное с какой-то азартной лихорадкой. За ними охотятся, но они во что бы то ни стало должны перехитрить, обхитрить, победить. Они сильнее, умнее, ловчей. Они советские люди, коммунисты, большевики. А там?.. Там гитлеровцы, фашисты, отбросы человечества, возомнившие себя «над всеми», «юбер аллес!» Нет, черта с два! Посмотрим, чей верх будет!
Загурин оглянулся, заметил позади, тоже в канаве, немецкие головы и несколько раз подряд выстрелил из пистолета в темные каски. В живых людей он стрелял впервые в жизни. Это получалось совсем иначе, чем в те мишени, которыми изображались люди условные. Ермаков разогнулся на мгновение, швырнул гранату, и тогда оба броском поднялись на крутой склон, скрытые ельником, побежали к лесу. Загурин чувствовал сильную боль в ноге, по не останавливался. Только когда опасность миновала, где-то уже далеко от дороги, он повалился в мох. Ермаков снял с его правой ноги пробитый сапог и осторожно загнул штанину. Пуля повредила мышцу ниже колена.
— Царапина! — Такой бравадой Загурин старался ободрить и себя и Ермакова. Он сам достал бинт из сумки противогаза. — Затяни-ка потуже.