— Если я тебя хорошо понял, война оправдывает все убийства, без исключений?
— Нет, конечно… исключение составляют мирные жители, которые не вовлечены непосредственно в боевые действия… и еще… бомбят не только порты и заводы.
— Если бы пришлось все начать сначала, — сказал Клаус, — я бы никогда не ввязался в такую авантюру. Когда ты солдат подразделения регулярных войск, то подчиняешься приказам, у тебя нет выбора, ты не рассуждаешь. Твой танк движется без того, чтобы ты беспокоился о том, что впереди или над тобой. Но здесь, в наших реальных условиях, где эти нравственные ограничения? Партизаны фактически действуют, как мы, но мы — захватчики, и мы, естественно, не можем воспользоваться их оправданиями. Согласись, старина, что, со своей стороны, мы опустились не так низко, чтобы соответствовать тому, что ты осуждаешь.
— Я вам не судья, — сказал Гюнтер, — просто хочу, чтобы вы не заходили слишком далеко. Стараюсь уберечь вас от того, чтобы вы стали зверьми.
— Короче говоря, если я правильно понял, — продолжил Хайнц, — мы не должны были убивать этих русских?
— Я думаю, так.
— А когда партизаны убивают пленных, это нормально?
— Нет, это тоже ненормально… Разве может быть нормальным убийство пленных?
— Вот… Поэтому другой стороне нужно делать то же самое.
— Глупый разговор, — вмешался Ханс Фертер. — Насколько вы готовы признать, что война — это отнюдь не прекраснодушные поступки и медали за героизм? Когда кто-то говорит, что получает наслаждение от занятия любовью, ему не требуются рекомендации, как достичь оргазма. На войне то же самое: ее делают.
— Может, нравственные ограничения, которые мы все время ищем, заключаются в отсутствии организации. К примеру, когда убивают тех, кого считают врагами, систематически и в установленном порядке — и я думаю так, как нам рассказывал Манфред, — это преступление, — сказал Клаус.
— А когда ты спокойно управляешь танком, чтобы его гусеницами раздавить солдата, который прячется в окопе, то ты не преступник, — возразил Хайнц. — Нет, я более радикален, чем вы: не допускайте больше войн, не делайте героев, и у вас не будет проблем с оправданием убийств.
Некоторое время все молчали.
Закурив трубку, Гюнтер окинул взглядом товарищей и произнес с тревогой, как в последний час:
— Вообще, я согласен с Хайнцем. Но тогда придется рассмотреть вопрос об ответственности за развязывание войны.
— Тогда, старина, ты можешь отправляться ко всем чертям, — заметил ему Хайнц. — Мне двадцать три года, и, пока не доказано обратное, меня этот вопрос не интересует. Ты был на военном кладбище? Его посещение весьма поучительно, особенно когда видишь возраст погибших.