Мы же — дети России, слепленные из восточного теста, лишь взошедшего на западных дрожжах, зачастую сами того не сознавая, вывозим оттуда, вместе с самими собою, свои индивидуальные острова собственной родины и продолжаем здесь жить на этих островах, не сливаясь с окружающим нас миром. Мы живем памятью, а памятью нельзя жить до бесконечности.
Поэтому, на мой взгляд, сколько-нибудь значительная литература в русской эмиграции возможна только в ее первом поколении или в том случае, если сама по себе эмиграция станет перманентным явлением, которое будет вновь и вновь обновлять для нее питательную среду.
Об этом свидетельствует весь опыт предыдущих эмиграций из России. Назовите мне хотя бы одно крупное литературное имя, возникшее уже на Западе в его втором или третьем поколении! Набоков не в счет, ибо к концу жизни он и сам свое творчество не причислял к русской литературе, а считал себя американским писателем.
Но эмиграция выявляет и другую характерную закономерность творчества вообще. Многие люди, которые у себя на родине жили литературой и без нее, казалось бы, не мыслили себе жизни, оказываясь в эмиграции в новых социальных обстоятельствах, довольно безболезненно переходят в другие области деятельности: в различного рода бизнес, общественную деятельность, в лучшем случае — в журналистику.
Следовательно, литература для них была не призванием, а лишь наиболее доступной им формой социального самоутверждения в условиях тоталитарного общества.
Невольно задаешься вопросом: сколько же своеобразных и ярких индивидуальностей занимаются в нашей стране не своим или чуждым для себя делом, вынужденные подавлять в себе свое подлинное призвание?
Недавно французская газета «Либерасьон» провела среди писателей всех основных эмиграции, обосновавшихся в Париже, опрос на тему «Почему вы пишете?».
Я позволю себе привести здесь свой собственный ответ на эту анкету:
«В отличие от подавляющего большинства русских писателей моего поколения (если не всех вообще), мне единственному «повезло», выйдя из самых низов советского общества, пройти по всем его «девяти кругам» от маргинального мира нищих, бродяг и преступников до советского истеблишмента, где жизнь сводила меня с писателями, художниками, артистами, учеными всех рангов и положений, а также с партийными и советскими деятелями всех уровней, включая некоторых членов Политбюро. К тому же, будучи сыном Рабочей-железнодорожницы и крестьянина, ставшего рабочим, я, сам по профессии рабочий-каменщик, по сложившейся судьбе и положению ставший интеллигентом, являю собой как бы квинтэссенцию, в значительной мере социальную и духовную субстанцию общества, из которого я выломился.