Слепая ненависть иногда настолько заполняет автора, что он забывает даже об элементарной логике. Вот вам пример из «Первой смерти»? где приисковый следователь Штеменко убивает из ревности секретаршу начальника лагеря Анну Павловну:
«Штеменко осудили на десять лет за убийство из ревности. Наказание было минимальным. Судили его на нашем же прииске и после приговора куда-то увезли. Бывших лагерных начальников в таких случаях содержат где-то особо — никто никогда не встречал их в обыкновенных лагерях».
И неважно, что по этой статье (уж здесь-то любой лагерник — заправский юрист) десять лет не минимальное, а максимальное наказание, минимальное — три года, и еще менее важно, что в предыдущих рассказах сам автор среди своих солагерников по бригаде называет помощника Вышинского, первого секретаря одного из горкомов и начальника Горьковского отдела НКВД. Но те уже свои, с теми он уже свыкся, а этот гад, мерзавец, негодяй и хотя всего лишь маленький приисковый опер, его, конечно же, вместо лагеря — на курорт.
К слову и о лагерной любви. Если у всех окружающих это лишь проявление животных инстинктов, похоти, плотского озверения, то встреча самого автора с женщиной в лагере — это глубокое чувство, полное чистоты, лиризма, возвышенности. Конечно же, разве его можно сравнивать с каким-нибудь вонючим вохровцем или уркой, еще чего захотели, ведь он же Блока наизусть. И даже более того — Мандельштама.
Я абсолютно уверен, к примеру, что Шаламов искренне возмутился бы, если бы ему заметили, что убийство из ревности (неважно кем и кого!) тоже свидетельство, если не любви, то по меньшей мере серьезной привязанности.
Да вы что, да ни в коем случае, разве это люди, человек здесь только я — я один — бесценный и неповторимый.
Но если для атеиста Шаламова это в известной мере оправдано осознанием своей конечности на земле, то в гениальном «Архипелаге» у христианина Солженицына такой же манихеистский, черно-белый подход к окружающим по-настоящему ужасает. Если «вохровец» или «блатной» для него заранее не человек, то о каком христианстве здесь вообще может идти речь? Тяжкий грех — клеймить ближнего только по признаку его социального положения в обществе, а не относиться к нему как к отдельно созданному и посланному в мир Богом существу. С того самого, что и автор, кстати сказать, начинали и большевики.
Но разве пробьешься с этим к нашему современному интеллигенту: он не такой, как все, он особенный, ему все можно и все дозволено.
Дозволено призывать международных коллег к писательской солидарности (когда дело касается лично его) и в то же время пальцем не пошевелить в защиту своего собрата.