Асессор медленно пошел по коридору; теперь он был один в этом «гнезде заговорщиков», которое среди бела дня, конечно, имело совершенно мирный и благонадежный вид. Но Губерта нельзя было провести этим видом. Вот какая-то дверь; она показалась ему подозрительной, не попробовать ли нажать на ручку? Может быть, здесь скрыт потайной ход и находится разгадка всей тайны? В крайнем случае, можно сослаться на ошибку.
Вдруг дверь отворилась, и из нее вышел Вольдемар Нордек. Праведный Боже! Губерт чуть второй раз не наскочил на самого хозяина. Один взгляд сквозь щелку убедил его, что это его спальня.
Вольдемар, холодно поклонившись, прошел мимо в комнату Фабиана. Эта встреча и появившийся в коридоре слуга отняли у Губерта охоту к дальнейшим открытиям, и ему ничего больше не оставалось, как отправиться восвояси.
Вольдемар тем временем вошел к своему наставнику, который сидел за письменным столом, приводя в порядок книги и стараясь спрятать их от любопытных глаз асессора. Молодой хозяин подошел к столу.
— Какие новости? — спросил он. — Вы получили письма и газеты из У… Я видел это, когда посылал вам почту.
— Ах, Вольдемар, — с тоской произнес Фабиан, — зачем вы заставили меня опубликовать мои работы? Я все время противился этому, но вы не давали мне покоя, пока книга не вышла.
— Да какая же польза от нее миру, если она будет лежать запертой в письменном столе! Но что же случилось? Ведь ваша «История германистики» [4] была встречена в высшей степени благоприятно? Ведь профессор Вебер одобрил ее, а мне кажется, его имя и мнение имеют большой вес.
— И я так думал, — ответил совершенно подавленный доктор. — Я был так доволен и так гордился похвалой из его уст, но именно это-то и дало повод профессору Шварцу — вы ведь знаете его — совершенно неслыханным образом обрушиться на мою книгу. Вот прочитайте! — и он протянул Нордеку газету.
Тот взял ее, спокойно прочитал и воскликнул:
— Очень милые дерзости! Особенно конец: «Как мы слышали, эта новая знаменитость, открытая профессором Вебером, длительное время была домашним учителем у сына одного из наших помещиков, однако его воспитание дало далеко не блестящие результаты…» — Вольдемар бросил газету на стол. — Бедный доктор, как часто вам приходится отвечать за то, что вы воспитывали такое чудовище, как я! В обществе вам ни за что не простят «домашнего учителя», если вы будете даже профессором.
— Помилуй, Бог, кто думает об этом, — со страхом воскликнул доктор, испуганный этим предположением. — Во всяком случае, не я. Меня ужасно огорчает, что на меня нападают за то, что я написал скромное, строго научное сочинение, которое никого не затрагивает, никого не оскорбляет…