Обычно немногословные дружинники слушали рассказчика, не перебивая, но потом, продолжая начатый разговор, стали вспоминать города и веси, где им довелось побывать, расписывать их былую красоту, уничтоженную огнем и мечом жестокого врага.
Невеселое получилось застолье. Да как иначе, если каждую семью горе посетило, каждому лиха сполна отвесило? Хоть и минуло с тех пор не одно лето, а ничего не забылось, телесные‑то раны затянулись, а вот душевные кровоточат.
На дворе уж давно стемнело, сквозь снежную муть едва пробивался лунный свет. Князь в последний раз поднял свой кубок и громко, чтобы все услышали, поблагодарил посадника за заботу, за оказанный прием. Встав с места, он оставил пир и отправился в свои хоромы, сопровождаемый воеводой и двумя старшими дружинниками.
Некоторые из пировавших последовали его примеру. Одни, выбравшись на улицу, побрели к коновязи, чтобы с помощью холопов взобраться в седла и ехать ночевать домой, другие, преодолев несколько десятков саженей[18], оказывались у дверей своего нового жилья. Большинство же, притомившись от выпитого и съеденного, — а дружинники, еще и толком не отдохнув от многодневного перехода, — засыпали, уткнувшись лицом в стол или прислонившись к стене.
Посадник, у которого с утра маковой росинки во рту не было, весь вечер почти ничего не ел, да и хмельного не пил: Темка, его расторопный холоп, по строгому приказу Василия Алексича каждый раз вместо меда незаметно подливал ему в кубок квасу.
Только когда князь покинул избу, у посадника как гора с плеч свалилась. Он подвинул к себе глубокое блюдо, в котором еще осталось несколько кусков запеченного на вертеле тетерева, взял тот, что побольше, и, обмакнув его в клюквенный взвар, отправил в рот.
Хотя еда уже остыла, посадник не обращал на это никакого внимания. Прожевав холодное мясо и слизав с пальцев кисло–сладкий взвар, он дотянулся до одиноко лежащего на овальном блюде гусиного потрошка, начиненного вареными яйцами и кашей, и принялся за него, запивая еду оставшимся в кубке квасом. Потом среди холопов, которые стояли у стены в ожидании, когда им прикажут убирать со столов, Василий Алексич нашел глазами Темку. Тот, сразу угадав желание хозяина, подскочил к нему, наполнил высокий кубок хмельным медом из большой братины, затем подвинул ближе к посаднику плоскую торель с румяными пирогами и серебряное блюдо, на котором были уложены запеченные в масле икряники.
Бросившись опрометью в поварню, Темка принес оттуда давно томившийся в печи горшок лапши с курятиной, налил ее в миску, которую поставил перед Василием Алексичем. Посадник, втянув в себя горячий душистый парок, поднимавшийся над миской, с благодарностью глянул на холопа и с удовольствием приступил к еде. Он ел, не торопясь, поглядывая без удивления на людей, уснувших за столом в неудобных позах. Насытившись и совсем успокоившись, Василий Алексич решил, что теперь хорошо бы прогуляться, и пешком направился к своим палатам.