Усадьбу, что разрослась невдалеке от городских ворот, которые выходили к старому бору, посадник выстроил несколько лет назад, когда прибыл в Москву по поручению Ярослава Всеволодовича.
Снег слабо поскрипывал под ногами, в вышине тянулись длинные рваные облака, изредка приоткрывавшие тускло поблескивавший лунный диск. На некотором отдалении от посадника слуга вел в поводу его смирного коня. Василий Алексич шел не спеша, по пути еще и еще раз вспоминая события минувшего дня и даже не пытаясь угадать, что принесет ему новый день.
«Неужто это все наяву? И палаты, и город? А может, он вовсе не так плох, как мне думалось? Ежели с умом за дело взяться, чай, не хуже других станет, — рассуждал утром Михаил Ярославич, лежа на перине. — Надо сегодня же все объехать да посмотреть, какая она, Москва. Нет, сначала с посадником потолковать надо! Да я уж об этом на пиру с ним сговорился, — вспомнил князь, — небось ждет. Эх, хорошо встретил… А как меня слушали! Рты пооткрывали!»
Подумав о прошедшем дне, князь удовлетворенно улыбнулся, но вдруг его лицо омрачилось.
«Ну и что ж в этом такого, я ж ведь их князь, как скажу — так оно и будет. Чем я хуже старших братьев! Не моя вина, что они еще отроками княжили в своих городах. Александр аж Новгород под себя подмять хотел, но даже у него не получилось… Как‑то им с Андреем сейчас в Орде проклятой? Живы ли? — с тоской подумал он, но потом будто опомнился и попытался отогнать черные мысли. — Что ж это я, князь московский, расквасился? Пора за дела браться, а я бока отлеживаю!»
Но приниматься за дела почему‑то не хотелось. Не было желания выслушивать посадника, куда‑то ехать.
Виной тому, может быть, стало повисшее в небе серое марево, сквозь которое никак не могли пробиться солнечные лучи, а может, и тяжелые думы, от которых Михаил Ярославич как ни старался, но не мог избавиться.
Вот и вчера на пиру, когда князь услышал чьи‑то слова о том, что Ярослава Всеволодовича погубил навет, он вновь ощутил, как от боли сжалось сердце, забилось быстрее и жар ударил в голову. Однако как ни прислушивался он к разговору, но никаких имен говоривший так и не назвал и после сетований по поводу безвременной кончины великого князя стал перечислять своих родных, что сложили головы во время взятия стольного града Владимира войсками ненавистного Бату–хана.
«Когда‑нибудь я все‑таки дознаюсь, кто сделал навет и по чьей указке», — вспомнив об этом неприятном разговоре, со злостью подумал Михаил Ярославич и отшвырнул подбитое соболем атласное одеяло.