И все‑таки одной свитой не обойтись, нужна какая-нибудь обувка — воевода снял бы свои сапоги, но они для возмужавшего отрока были маловаты, — да и без портов куда пойдешь. Воевода оглянулся по сторонам и заметил тело дружинника, в груди которого торчала стрела, в отличие от других он лежал на спине, широко раскинув руки и ноги. Перекрестившись, воевода подошел к убитому и начал стягивать с застывшего тела сапоги.
— Прости меня, добрый человек, не ради себя, ради отрока, жизни его ради, грех на душу беру. Прости грешного, — шептал он и, стащив наконец сапоги, стал стягивать порты, кляня себя на чем свет стоит, то и дело прося прощения у Бога и у мертвого за свой поступок.
Покончив с непристойным для христианина занятием, он протянул холодную, но сухую одежду князю, который уселся в мокрых портах на дерево и, стуча зубами, дрожа всем телом, старался стянуть с ноги никак не поддающийся сапог.
— Давай‑ка я помогу! Погоди, сынок, отогреешься! Жив остался — это главное, а теперь нам горе — не беда! — приговаривал воевода, помогая отроку стаскивать сапог. — Эка невидаль — вода холодная! Мы и не такое видывали! Правда, ведь? — шептал он и, увидев, что Михаил кивнул ему, обрадовался, заморгал часто, прогоняя подступившие слезы, и, подав снятые с убитого порты, поторопил грубовато, чтобы молодой князь не успел даже задуматься, откуда они взялись: — Ты давай, сынок, пошевеливайся, а то и застыть недолго.
— Там яма у берега… я в нее и ухнул, — стуча зубами, шептал князь. — Я голову, как ты учил, не поднимал, сколько сил хватило! Выждал чуток и поплыл. Скажи, верно ведь я сделал! Правда? — спрашивал он возбужденно, не веря тому, что остался жив.
Оторвав широкие полосы от своей нижней рубахи, воевода обмотал ими холодные ноги Михаила и, протянув ему сапоги, поспешил к лежащему в сторонке раздетому телу, разминая застывающую на глазах ткань, с трудом напялил мокрые порты на мертвого дружинника.
— Прости, ради Бога, добрый человек! Век о тебе помнить буду. Похоронили бы мы тебя, как полагается, да боюсь, тогда сами рядом ляжем, — прошептал воевода устало и, увидев, что князь уже оделся, обулся и снова собирается присесть на толстый ствол, строго сказал: — Ты не усаживайся, отдыхать рановато, уходить надо отсюда!
Михаил поспешно отошел от дерева и тут же едва не упал, наступив на что‑то скользкое. Воевода пригляделся и увидел, что на мерзлом песке раскидана рыба, а у самой воды торчит вовсе не камень, как он сначала подумал, а перевернутый большой котел, в котором варили ушицу дружинники, что бездыханные лежали теперь на берегу.