— И вы тоже.
— Разве? А мать моя считает по-другому. Она говорит, что все эти беды у меня из-за моей собственной слабости, и, наверно, она права. В тюрьме ты делаешь то, что тебе велят, но для меня это не было в новинку. Я так делала всю свою жизнь. Из-за этого у меня и ребенок, из-за этого я и отказалась от ребенка — я слишком слаба, чтобы спорить. Я мечтала, что в последнюю минуту кто-нибудь явится и спасет меня от разлуки с моей дочерью, но что толку мечтать? В тюрьму позвали какую-то женщину, и она все организовала. Она все время торопилась: все скорей и скорей, точно боялась, что я передумаю. Я ненавидела ее за то, что она забирала у меня ребенка, да еще и наживалась на этом.
— Я предполагаю, Люси, что эта женщина просто хотела помочь. Она выполняла свою работу, как и все мы, — делала то, что, по ее понятиям, необходимо. Обвинять посредника проще всего, но это не была ее вина.
— Знаю, знаю. И наказать-то я хотела саму себя. Вы, мисс, наверно, подумаете, что я злодейка, но я чуть ли не хотела, чтобы ребенок мой умер. Так мне, мол, и надо.
Селия знала, что тот, кто сам через это не прошел, не мог ни понять, ни даже представить, какому бесчестью подвергалась незамужняя беременная женщина, и тем не менее слова Люси потрясли ее.
— Но вы ведь на самом деле не думаете, что было бы лучше, если бы ваш ребенок умер?
— Тогда я хотя бы знала, что случилось с дочкой. А теперь я не знаю, хорошо ей живется или плохо, богатая она или бедная, здоровая или больная. Я не знаю, как она выглядит, не знаю, что ей сказали обо мне — если ей вообще хоть что-нибудь сказали. А может быть, мисс, она умерла, и я этого просто не знаю.
Неопределенность, вероятно, одно из самых жестоких мучений, подумала Селия. Во время войны ей встречались женщины, которые, отдав когда-то сыновей на воспитание, каждый день пролистывали газеты, с ужасом думая о том, что их сын погиб в окопах. Подобное занятие было совершенно бесполезным: имен своих детей они не знали, но женщин это, похоже, не заботило, настолько сильно их мучила неизвестность. Люси потеряла дочь, и то, что ее девочка жила с кем-то другим, очевидно, ранило эту несчастную еще больнее. Но Люси пока не знала — а Селия ни за что не решилась бы ей об этом сказать, — что со временем ее мучения только усилятся, а чувство вины и муки совести не только не утихнут, а станут еще острее. И потому Селия лишь молча слушала Люси, догадываясь, что той редко выпадает возможность хоть с кем-то поговорить по душам.
— Ни за что не прощу себя за то, что, когда мы были вместе, я ей почти ничего не сказала. Но я тогда не до конца чувствовала, что это