Селия села в кровати и, в ужасе от кошмарного сна, принялась ровно дышать, чтобы хоть как-то унять охватившую ее панику. И неясно, что было хуже: долгие часы мучительной бессонницы или прерывистый сон, во время которого тридцать лет подавляемые страхи возвращались к ней и, искажая прошлое, истязали ее. Кто-то однажды сказал ей, что сон о виселице сулит удачу. Но только не ей. Стоило Селии хоть на минуту потерять бдительность, как на ее изможденный мозг набрасывались ужасающие образы и разыгрывали в нем бессвязные сцены из отвратительного, никчемного фильма. Селия, нащупав настольную лампу на столике возле кровати, принялась молить Бога, чтобы ночь поскорее кончилась. На часах было три часа утра.
Не в силах больше оставаться в постели, она накинула халат и направилась к телефону в гостиную. Медсестра, снявшая трубку, изумилась тому, что ей звонят в столь неурочное время, но ответила на все вопросы: в состоянии Люси никаких существенных перемен нет, однако с каждой пережитой ею ночью надежды все больше и больше — девушка оказалась явно сильнее и крепче, чем выглядела. Об этом Селия догадалась и сама: стоило ей вспомнить сцену на лестнице, как перед ней тут же возникало обожженное, в пузырях, тело Люси, изо всех сил сражавшееся со смертью. Первый раз в жизни Селия кого-то недооценила — он же будет и последним.
Селия подошла к окну и вгляделась в темноту. Где-то внизу виднелась Кавендиш-сквер, почти неразличимая в это время суток, но Селии не нужно ни дневного света, ни света уличных фонарей, чтобы вообразить ее в самых мельчайших подробностях. Долгие годы вид на площадь был в ее жизни величайшей роскошью, и лишь недавно она стала считать эту роскошь само собой разумеющейся. Селия решила, что с необходимостью постоянно передвигаться с места на место наконец-то покончено, но теперь она снова начала озираться по сторонам. Смелость и выдержка были у нее уже не те, что прежде. Зная, что теперь промедление смертельно, она достала из ящика стола бумагу и принялась писать.
Было всего десять часов утра, когда Пенроуз, торопливо выпив чашку горячего кофе и все еще ощущая ожог в гортани, вышел из столовой. Он поднялся в лифте на четвертый этаж, готовый представить сводку новостей своей команде. Обычно Арчи с удовольствием делился имевшейся у него информацией и успехами следствия, но сегодня утром, направляясь к отделу уголовных расследований, он, к своему удивлению, обнаружил, что нервничает. Как правило, когда Пенроуз выступал перед подчиненными, то опирался на целый арсенал сведений, представленных химиками, судмедэкспертами и фотографами, не говоря уже о тщательно разработанной системе досконального анализа, но сегодня собирался просить своих сотрудников поверить не доказательствам, а лично ему. На сей раз специалисты оказались беспомощны, и даже подробный доклад Спилсбери о результатах вскрытия Марджори Бейкер и ее отца показал не то, что с ними случилось, а скорее то, чего с ними не могло случиться. Дело «Пенроуз против Селии Бэннерман», как выразился Фоллоуфилд, основывалось на его личной неприязни и на собранных воедино показаниях ненадежных свидетелей. Главный констебль попал в самую точку — Арчи, должно быть, свихнулся. И как ни старался думать о самом деле, а не о возможных последствиях оного, Пенроуз прекрасно сознавал, что, если в своих подозрениях ошибся, его карьера — и все, что с ней связано, — резко пошатнется и вряд ли устоит.