И все же с наибольшим интересом Кустодиев прочел статью Замятина «Я боюсь». Этот публицист очень умело, с изобретательной иронией бичевал тех юрких авторов, кто изо всех сил торопился воспеть и восславить новую власть: «Наиюрчайшими оказались футуристы: не медля ни минуты они объявили, что придворная школа — это, конечно, они. И в течение года мы ничего не слышали, кроме их желтых, зеленых и малиновых торжествующих кликов».
Однако, продолжал автор, желаемого эффекта достичь не удается: «Пролетарские писатели и поэты усердно пытается быть авиаторами, оседлав паровоз. Паровоз пыхтит искренне и старательно, но не похоже, чтобы он поднялся на воздух»[443].
Точно подмечено, с одобрением думает Кустодиев. Нечто подобное можно наблюдать и в современном изобразительном искусстве.
А дальше в статье мысли еще более актуальные, автор озабочен тем, что в нынешние времена человек творческий не может прокормить себя собственным трудом, а вынужден искать побочные заработки, лучше всего — «должность».
«Писатель, — с возрастающим одобрением мыслей автора читал Кустодиев, — который не может быть юрким, должен ходить на службу с портфелем, если он хочет жить. В наши дни — в театральный отдел с портфелем бегал бы Гоголь; Тургенев во “Всемирной литературе”, несомненно, переводил бы Бальзака и Флобера; Герцен читал бы лекции в Балтфлоте, Чехов служил бы в Комздраве. Иначе, чтобы жить — жить так, как пять лет назад жил студент на сорок рублей, Гоголю пришлось бы писать в месяц по четыре “Ревизора”, Тургеневу каждые два месяца — по три “Отцов и детей”, Чехову — в месяц по сотне рассказов…»[444]
Поневоле пришлось вспомнить собственную жизнь в последние три года, когда по той же причине — чтобы выжить вместе с семьей — пришлось работать с такой интенсивностью, как никогда он, пожалуй, не работал в то время, когда был еще вполне здоров.
Автор, Замятин, заканчивал свою статью задорным утверждением, которому хотелось поаплодировать: «Главное в том, что настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благонадежные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики»[445].
Той зимой Кустодиев возобновил работу над начатым еще осенью портретом Шаляпина. По взаимной договоренности было решено изобразить Федора Ивановича стоящим на заснеженном пригорке в полураспахнутой шубе на фоне праздничного гулянья на Масленицу в провинциальном городе. Ниже, рядом с афишей на столбе, извещающей о концерте артиста, изображены дочери певца — Марфа и Марина.
Шаляпин пожелал, чтобы на полотне, у его ног, был запечатлен и общий любимец — белый с черной отметиной бульдог. С бульдогом пришлось повозиться. Чтобы при позировании он стоял, подняв голову, на шкаф сажали кошку, привлекавшую внимание пса.