Денег не хватило. Ему поверили. Знали, что на следующий день принесёт.
Идти в детдом не было смысла. Всё равно надо возвращаться в город — доставать деньги. Ночевал в какой-то хибарке на окраине, у скупщика краденого. Рано утром пошёл на рынок. Здесь, между возами, ударили чем-то тяжёлым по голове, когда полез в чужой, туго набитый карман. Он зашатался, но не упал. Навалилась ватага спекулянтов и кулаков, мелькнули перед глазами двое из тех, кого так щедро вчера угощал. А потом уже ничего не видели глаза, заплывшие кровью.
Били не по законам «тёмной», не по справедливости. Били кулачищами, как оглоблями, били ногами в низ живота и под ребра, чтоб не осталось следов. Били, когда обессиленные руки перестали прикрывать голову, когда рухнуло на землю тело.
Резкий свисток остановил одурманенную погань. По дороге в больницу он скончался.
Его хоронили на монастырском кладбище. Он лежал в гробу в серой детдомовской рубахе. И не потому, что его модный костюм был изорван и окровавлен. Он лежал в простой детдомовской одежде, потому что никакой он не нэпман, а такой же детдомовец, бывший беспризорник, как и те, что шли за гробом. Теперь это видели и понимали все.
…Андрей Незыба слушал меня очень внимательно, иногда перебивал, задавая вопросы. Ему жаль было Нэпмана.
Потом он спросил, как дальше складывалась судьба Дубравина, которую он тоже принял близко к сердцу. Я уже собирался продолжить рассказ, когда в вагоне поднялся шум. Какому-то пассажиру надо было сойти на станции Матово, и только сейчас он узнал, что наш экспресс там не останавливается. Он упрекал проводника, не предупредившего об этом, хотя виноват был сам: билет он купил до Москвы и в Матове собирался сделать лишь остановку на день.
Андрей услышал: «Матово», и я понял по его глазам и по его лицу, что он опять ушёл в те безвозвратные дни на разъезде.
КОРОТКИЙ, ДЛИННЫЙ, ДВА КОРОТКИХ
Это был странный разъезд со странным названием. За два года до его сооружения геологи нашли вдали от железной дороги новое месторождение редкой руды. От Матова туда потянули ветку. Её строили комсомольцы, вырубая просеку в старом лесу.
Три маленьких разъезда были одинаковыми. Они отличались названиями, написанными на фасадах станционных зданий. Четвёртый разъезд, на седьмом километре, не походил на остальные. Его строил тогда ещё незнакомый мне Андрей Незыба, студент четвёртого курса Института инженеров транспорта. На стройке Андрей проходил практику, а потом остался на оба каникулярных месяца. Он очень любил скрипку и хорошо играл. Но присутствие людей его смущало. Он избегал слушателей. Почти каждый вечер уходил в лес, на свою любимую полянку, и играл.