Прохор прислушивался к негромкому плеску волны, подбрасывал сучья в костер и думал о том, что узнал от Дерябина. Когда-нибудь уволится и он в запас. Что станет делать тогда, как и чем жить? Нет, не сумел бы Прохор стать торгашом, как собирается Дерябин, не в его это натуре. Есть в руках ремесло, есть сила — чего еще надобно? А для топора работы тут найдутся: лес стоит сплошняком — руби, строй. «Нужны здесь плотники. Так что, бог даст, не пропадем», — думал Прохор.
Подошел Комаров, присел возле огонька. Прохору стало неловко за Дерябина, объяснил как сумел, что вот, дескать, в честь годовщины выпил человек, да только не рассчитал маленько. Но Комаров не рассердился по мягкости характера, а только посоветовал разбудить Дерябина и отвести его в казарму.
— Да, вот уже и год пролетел, — сказал, слегка вздохнув, прапорщик. — Скоро мы расстанемся, Прохор. Не хочется уезжать отсюда: привык.
Новость огорчила Калитаева: неужто уедет этот спокойный, незлобивый человек с отзывчивым сердцем?
— Нового начальника ждем скоро, — продолжал Комаров. — Я надеюсь, Прохор Федорович, что поможешь ему на первых порах. Человек ты с умелыми руками, солдаты тебя уважают, будь новому командиру помощником. Со временем здесь, может, и город учредят: место выгодное во всех отношениях — гавань удобнейшая, выход в сопредельные страны для торговли…
Прохор слушал рассеянно. Бывает же так, что привыкнешь к человеку, и уже сама мысль о разлуке с ним причиняет боль. «Мягок нравом прапорщик, потому и меняют. На его месте нужен командир с характером, вроде лейтенанта Эгершельда с корвета „Гридень“. Этот умеет держать в руках команду», — подумал Прохор, вспоминая, как командир «Гридия» ворочал матросами на строительстве казарм: дохнуть не давал беднягам, все время — бегом да поскорее…
Разбудить Дерябина не удалось, а тащить его в казарму в этаком виде Прохор не захотел. Он испросил разрешения скоротать ночь на берегу.
А утром в Золотой Рог вошла неуклюжая на вид, но быстрая на ходу китайская шаланда под перепончатыми прямоугольными парусами. На середине бухты паруса опустились до половины, потом и вовсе были убраны. К берегу шаланда шла на веслах. На носу ее стоял коренастый мужик с подстриженной бородой. Из-под сросшихся бровей глядели зоркие глаза, отягощенные тяжелыми мешками. Клювоватый нос придавал лицу хищное выражение. Голова была повязана белой тряпкой — узлом на лбу с двумя торчащими концами, похожими на рога. Мужик был в закатанных выше колен синих дабовых штанах. Сильные загорелые ноги, под цвет потемневшей от времени обшивки шаланды, крепко упирались в палубу, и казалось, что человек и корабль — одно целое.