Леонидыч поднялся по скрипучим ступеням и постучал в дверь.
– Матвей!.. Дед!.. Это Леонидыч. Открой!
Из дома не раздавалось ни звука.
– Может, куда ушел? – предположил Митя.
– Некуда ему уходить. Он обычно или здесь, или на водохранилище. Но весла стоят, значит, здесь. Прячется, гад. – Леонидыч снова забарабанил кулаком в дощатую дверь. – Матвей, открой! Матвее-ей!..
Он стучал не меньше минуты, пока из глубины дома донесся хриплый посаженный голос:
– Кто там?
– Матвей, это Леонидыч, инспектор!
– У меня ружье. Валите отсюдова.
– Не слышит, старый пень, – проворчал Леонидыч. – Матвей! ЭТО ЛЕОНИДЫЧ! ИНСПЕКТОР!
– Какой Леонидыч? Не знаю никакого Леонидыча. Сказал же…
– В прошлом году я твою лодку с мели выдергивал. Вспоминай, напряги склероз!
Старик за дверью молчал, ворочая извилинами. Митя, вспомнив о напутствии дона Бывалого, гадал, в каком сейчас состоянии хозяин дома – трезвый или нет?
– Инспехтор? – донеслось из-за двери смущенное.
– Он самый, дед! Открывай, твою мать!
Лязгнул засов. Дверь отворилась. Из темного проема, прикрываясь ладонью от солнца, выглянул дряхлый старик в растянутой майке. Шея и загорелое лицо в морщинах. На висках и темени клочки бесцветных волос. Деду Матвею было так много лет, что, образно говоря, одной ногой он стоял в могиле.
– Чего тебе, инспехтор? – осведомился он недружелюбно. – Я гостей не звал.
– Разговор к тебе есть. Деловой. – Неотразимо улыбнувшись, Леонидыч подбросил в ладони поллитру, купленную по дороге.
На внутреннем убранстве дома лежал глубокий отпечаток ветхости и увядания. Мебель середины прошлого века, сумрак в комнатах, грязь в углах. В воздухе пахло пылью и застарелым потом. В горнице, правда, куда они прошли из сеней, было посвежей – в основном из-за распахнутых настежь окон. Здесь стоял диван, стол, комод с черно-белым телевизором. В углу под полотенцем пряталась икона.
Дед Матвей усадил гостей за стол. Леонидыч поставил бутылку на середину.
– Всю жизнь здесь живу, – объяснял дед, собирая на стол нехитрую закусь: огурцы, лук, соль. – И батя жил. И дед с прадедом. Старуху свою здесь похоронил. А эти ходют и ходют: продай да продай. Пока не пообещаешь яйца отстрелить – не отстанут.
– Нам что, придется пить? – прошептал Митя на ухо Леонидычу, когда старик полез в сервант за гранеными стаканами. – Я на это не рассчитывал.
– Отказаться нельзя, – покачал головой инспектор. – Обидишь.
Он распечатал бутылку, наполнил стаканы. Они выпили, закусили. Дешевая водка ударила Мите в голову – дал знать о себе пропущенный обед. Комната у него в глазах смазалась, в руках потяжелело, движения стали неровными.