Поэтому я покорно следовал за ним, пока он не привел меня в четвертый отсек – восьмиугольное помещение с дверьми по периметру. Их было восемь, и я увидел лица, прижатые к маленьким оконным стеклам. Одна дверь была открыта, и охранник жестом указал мне на нее. Стоя в проеме двери, он повернулся, и я обнаружил, что он вовсе не был богом. Охранник выглядел неуверенным. Наконец он поймал мой взгляд.
– Я сожалею, господин Пикенс, – сказал он. – Вы всегда были очень вежливы со мной.
Затем он сделал мне знак войти внутрь, закрыл за мной дверь и оставил одного. Я слышал звук хлопнувшей двери отсека и думал об охраннике. Я не мог вспомнить, когда видел его раньше, но мне нужно было вспомнить: его добрые слова в этом недобром месте почти сломали меня.
Подобно многим безымянным обвиняемым огромного штата Северная Каролина, я прижался лицом к стеклу, как будто одно это движение могло расширить черную дыру, ставшую моим миром. Рассматривая отсек, я нашел другое лицо: пара темных глаз, приплюснутый стеклом нос и черная прорезь рта. В какой-то момент наши взгляды встретились; тогда он слегка отодвинулся от стекла и поцеловал его тонкими губами, над которыми темнели усы. Я отшатнулся, когда же неизвестный опять появился за стеклом, я заметил, что он смеется. Я подмигнул ему в ответ и опустился на узкую твердую койку. Мое сердце отчаянно стучало, частое дыхание словно окутало меня туманом. Я пролежал так в течение минуты, затем через плотные металлические стены моего нового мира пробился резкий гудок. Звук исчез, когда погасли огни, оставив меня в глубокой темноте. Мир сжался вокруг меня, и в эту ужасную секунду я снова стал мальчиком, оказавшимся под землей. На мне были те руки, в ушах звучал тот голос, я чувствовал залах дыхания, напоминающий гнилое мясо.
Но это было иначе. Охрана обращалась ко мне по имени, называя господином Пикенс, и тот эпизод детства потерялся где-то далеко. Я заставил себя встать на ноги, держась за стальную раковину, пока не выровнялось мое дыхание, и затем стал прохаживаться в черной мгле, подобно слепому человеку. И вдруг я вспомнил о Максе Крисоне. В течение пяти лет – четыре шага и поворот, четыре и поворот. Он дал мне силу, и я начал прохаживаться по камере, зная, что не только смогу пережить это, но и никогда не проведу свою жизнь за решеткой. Лучше нажму на курок на мосту. Поэтому я шагал и шагал, и к ночи одна вещь стала мне ясна: если удастся выйти отсюда, я никогда не буду воспринимать свободу выбора как нечто самой собой разумеющееся. Большую часть своей жизни я провел в собственной тюрьме сидя за решеткой страха, ожиданий и мнения других, и ничто из этого не имело абсолютно никакого значения Тот факт, что для понимания столь простой истины должны были произойти такие события, как убийство моего отца и мой собственный арест, вызывал у меня смех, хотя тут было далеко не веселое место. Я искал способ выйти отсюда. На следующий день меня должны доставить в суд для первого слушания. Мне наверняка дадут возможность внести залог. Тогда у меня появится какое-то время до начала судебного процесса. Я должен был понять кое-что, иначе я возвратился бы к мосту.