Александр еще раз обвел взглядом класс, и, вздохнув, открыл блокнот, чтобы набросать очередной шарж на кого-нибудь из присутствующих. Но спокойно порисовать ему не дали.
— Все равно я хочу с тобой, — неожиданно ткнув его локтем, прошептала Наташка.
Кротов не ответил, набрасывая первые контуры карикатурного силуэта, должного в конце концов оказаться Анной Сергеевной.
— Ты меня не слышишь?! — совсем уж сильно толкнула его она.
Александр молча смотрел на испорченный рисунок. От толчка дернулась рука, и теперь весь лист был перечеркнут жирной синей линией. Несколько секунд он потратил на выполнение дыхательных упражнений, призванных успокоить организм, чтобы не отвесить кое-кому подзатыльник. После чего очень спокойно ответил:
— Я, кажется, уже сказал тебе, что нет, ты со мной не поедешь.
Наташка, надувшись, отвернулась. Однако Кротов чувствовал, что не убедил ее и тема еще всплывет не раз, и даже не два. Но сейчас об этом думать не хотелось. Он только легонько пожал плечами, будто отвечая невидимому собеседнику, перевернул страницу блокнота и снова принялся за рисунок.
* * *
"Человек – единственное животное, способное краснеть. Впрочем, только ему и приходится. Марк Твен". — Эта мысль крутилась в голове Александра с самого утра. Не то, чтобы ему было особо стыдно за содеянное, но некий душевный дискомфорт все же ощущался. Чуть подумав, он вспомнил другой перевод твеновского афоризма: "человек – единственное животное, которое краснеет, или, при определенных обстоятельствах, должно краснеть". Вот так было бы точнее.
Сегодня утром Кротов даже не мог с точностью сказать, кто первый вчера прервал разговор поцелуем: он или Наташка. Все получилось само собой. Способность хоть что-то соображать вернулась только к утру, которое наступило до обидного быстро. До сих пор в ушах стоял спокойный, можно даже сказать взвешенный голос:
— Ты не волнуйся, я все понимаю, ты женат, и уже сегодня поедешь к жене. Так что давай сейчас я пойду домой, а когда днем приду тебя провожать, сделаем вид, что ничего не было. Идет?
Нет, Александр святым никогда не был и за пятнадцать лет брака, десять из которых он провел в разъездах, случалось всякое. Но тогда хотя бы перед самим собой всегда находились хоть какие-то оправдания. От извечного "то, о чем она не узнает, ей не повредит", до "а сама-то… и далее по тексту". Сейчас же, при желании, можно было найти кучу отговорок, вплоть до того, что в этой вероятности они вообще пока не женаты, и, если ему все удастся, то всего этого вообще не случится. Однако именно теперь желания оправдываться как раз и не было, а на сердце было как-то… неспокойно.