— Полковник, — поправил Стрельцов. — Помощник своего протеже генерала Кнорина при главной императорской квартире.
— Ты знаешь, Кирилл, а меня не гложет черная зависть, — медленно проговорил Бородин. — Я не знаю его заслуг…
— У него их нет! — отрезал Стрельцов.
— Пусть бы и были, — продолжал Бородин. — Он с капитал на стал полковником и увешался орденами, я начал с подпоручика и подпоручиком заканчиваю. ГруДь мою не отягощают многочисленные ордена и медали, зато и совесть мою ничто не гложет. Если когда-то придется доказывать, что в Болгарии я был не туристом, такому маловеру я буду готов показать свои шрамы: их у меня достаточно.
— Милый ты человек, Андрей, жаль, что такие все еще не ценятся в России! — сочувственно произнес Стрельцов.
— А я верю: когда-нибудь и у нас превыше всего станут честность и порядочность, — ответил Андрей.
Стрельцов рассказал о недавнем разговоре с болгарами, с которыми он подымался сюда. Бородин заметил, что эта война встревожила ум простолюдина, болгарина и русского, что братушки все отчетливее сознают свое будущее и не мыслят его без братской дружбы с Россией, что многие русские теперь сравнивают свое положение с положением угнетенных турками болгар с обидной для себя разницей: болгар истязают их извечные враги турки, а русских — свои же, черт побери, русские, владеющие богатством и властью.
— О многом начинаешь думать иначе, когда видишь нашего мужика в боевом деле, — сказал Стрельцов. — Ему поклониться в пояс надо, а кланяться будет он…
— Так оно и будет, — согласился Бородин. А как бы я хотел свободы и для своего народа!
— Твоя мечта это и моя мечта, Андрей! Мечта честных людей всей России… Да, — вдруг вспомнил Стрельцов, — У тебя есть такой рядовой… Сейчас, одну минутку, вспомню его фамилию… Шелонов или Шелонин?
— Шелонин. Есть такой. Хороший солдат. А ты откуда про него знаешь?
— Болгарин рассказал. Его дочка была влюблена в этого Шелонина.
— Елена! Чудная девушка! Ее гибель я переживал вместе с Иваном.
— Пошли, Андрей, в твою землянку, предложил Стрельцов, — ром у меня ямайский, коньяк французский — чудное питье!
— Сейчас распоряжусь кончать работу, устали люди. Ром и коньяк выпью с удовольствием, — ответил Бородин. — Встретим Новый, тысяча восемьсот семьдесят восьмой год, как и положено, за столом и с чаркой в руках. Выпьем за жизнь, которая нам еще улыбается.
Шелонина Суровов отыскал не сразу: Иван хоронил павших в бою. Слабый ветерок доносил охрипший голос священника, молившего о вечном покое, ему подпевали, вероятно, солдаты.
Игнат смотрел на красивые места и пытался представить, как все тут происходило, но отпевание сбивало с толку, и он видел лишь широкие могилы, наполненные сотнями трупов: ряд на ряд, нижние — вверх лицом, верхние — вниз. Неделю назад он в этих же местах прошел свой путь в отряде генерала Скобелева, вот и та нелегкая высота, которую довелось осилить… Всего неделю назад, а как много изменилось. После Шипки и Шейново в воздухе отчетливо запахло миром, лучше которого для простого человека ничего нет.