— Вы позволили призракам запугать вас, господин посол, — заговорил я успокоительно, вспоминая, как утешал меня отец, если я в детстве просыпался от ночного кошмара. — Вы несете тяжкое бремя, человек послабее рухнул бы под ним. А это несчастье, — ласково коснулся я рукой остывшего тела Леона, — потрясло нас всех. Но Леон, готов присягнуть, был верен вам и Франции. Нельзя поддаваться пустым страхам и забывать о главной нашей задаче. Вы сами сказали: доки — место опасное, тем более для иностранца.
Кастельно поморщился:
— Да, но я свалял дурака. Я написал Марии письмо, чтобы заверить ее в своей преданности, предвосхитить обвинения Говарда… я писал поспешно, хотел перехватить Трокмортона, пока он не отправился в обратный путь, и не успел зашифровать. Еще и посольскую печать поставил… Если эта бумага попадет не в те руки… — Он глядел прямо мне в глаза и явно ждал утешения.
Я бы и сам рад был сказать ему, что убийцу не интересовало это письмо, однако мог ли я быть в этом уверен? Всевозможные гипотезы и теории теснились в моем мозгу, но я знал за собой существенный недостаток: выбрать одну идею и гнаться за ней по пятам, пока не уверю самого себя в ее истинности. Это не раз доводило меня до беды, и теперь я боялся допустить ту же ошибку, что и в отношении Генри Говарда. Но мысли невольно возвращались к событиям прошлого утра: Дюма уже готов был признаться, ворвалась Мари… Я словно расшатывал языком больной зуб. Мари всецело предана герцогу Гизу, она заодно с Курселем, милосердие этой женщине неведомо. Если Мари подслушала обрывки разговора, прежде чем постучалась в мою дверь и разыграла интимную сцену, если она опасалась, что молодой писец предаст ее… Что из этого следует? Она стоит за похищением кольца? Дюма изрядно струхнул при виде ее, но в тот момент я решил, что он просто смутился, не ожидал такой встречи. Вечером выяснилось, что, перед тем как отправиться к Трокмортону, Дюма побывал в усадьбе Арундел. Он был вне себя, мог проговориться кому-то, кто побоялся оставить в живых болтливого трусишку?
За мыслью об усадьбе Арундел последовала мысль о событиях прошедшей ночи. Я чуть было не позабыл все при виде убитого юноши. Провел рукой по лбу, смахивая наваждение, почувствовал, как подгибаются от изнеможения колени, выпрямился, хватаясь рукой за козлы, на которых покоилось мертвое тело.
— Вам плохо, Бруно? — Кастельно подоспел, подхватил меня. — Вернемся в дом, скажу на кухне, чтобы вам согрели воды помыться.
Я потер руками лицо и медленно двинулся вкруг козел, пристально осматривая труп, как будто бедное, изувеченное тело, эти застывшие руки и ноги могли выдать мне свою тайну, подсказать, кто совершил насилие. Остановившись возле головы, я легонько погладил потемневшие от воды, слипшиеся волосы. Не знаю, усталость, печаль, досада на себя или чувство вины тому причиной, но к глазам вдруг прихлынули слезы, и я отвернулся, смахивая их тыльной стороной ладони.