— Полагаю, вы уже слышали печальную весть о нашем писце? — Она не подошла вплотную, остановилась за два шага от меня, сложив руки перед собой.
Мой неожиданный визит явно застал ее врасплох. Быть может, подумал я, это сыграет мне на руку.
— Дюма. Прямо не верится. — Я потер большим и указательным пальцами переносицу и опустил глаза. Пусть думает, что я вне себя от горя; женщину хлебом не корми, только дай утешить мужчину. Я это не раз замечал.
— Не стоит забывать, как опасен этот город. — Она слегка пожала плечами. — А уж для католиков в особенности. Бедный… Дюмас или как его? А вы как себя сегодня чувствуете? Голова, должно быть, болит. — Она засмеялась слегка нервным смешком, взглянула на дверь.
— Болит. И я хотел извиниться за вчерашнее поведение… — Я выразительно прижал пальцы к виску.
— Ох, оставьте. Вы шокировали графа Арундела, но это даже забавно. Он невыносимый ханжа. — Она слегка надула губки, и в смехе ее слышалось облегчение. — А я и не знала, что вы любите выпить, Бруно.
— Обычно я пью мало, — возразил я, исподтишка (надеюсь, не слишком заметно) оглядывая комнату.
У дальней от двери стены стояла кровать с белым пологом, рядом — зеркало, туалетный столик с множеством каких-то баночек, флаконов, щеточек. Вздумай кто-нибудь хранить яд под видом духов, здесь самое место. Но еще интереснее тот столик у окна, на нем — несколько страниц, исписанных изящным почерком. Она прервалась, когда я вошел.
Я вновь приковался взглядом к ее лицу и постарался ответить как можно искреннее:
— Мне это несвойственно. Но день был трудный. Прошу прощения.
Она вроде бы смягчилась, подошла ближе, коснулась рукой моей руки:
— Вам не за что извиняться. Мы все несем тяжкое бремя. Слишком многое поставлено на карту. Не только наши жизни, случись нам проиграть, но будущее всего христианства. Нельзя забывать, за что мы боремся. — Она поглядела на меня в упор, округляя глаза, стараясь так передать самую важную мысль. — Надо держаться. Нас так мало, что, разделившись, мы не выстоим.
Я закивал, продолжая коситься на туалетный стол, и тут заметил нечто важное. Среди флаконов, длинных стеклянных бус, еще каких-то женских штучек лежала маленькая, обтянутая зеленым бархатом коробочка — как раз под кольцо с печаткой. Мария Стюарт пересылала свой перстень в такой шкатулочке, припомнил я. Я подошел к туалетному столику, прикинулся, будто смотрю в зеркало.
— Прошу прощения за свой вид, — сказал я, наклоняясь, словно пытался получше рассмотреть свою опухшую физиономию.
— Вид у вас очаровательный, как всегда, Бруно, — откликнулась она, все еще улыбаясь, но уже несколько неуверенно: пора бы, мол, мне перейти к делу. Я встретился с ней глазами в зеркале, как бы в рассеянности подхватил бусы и начал их перебирать.