— Мари это понравилось бы, — вздохнул Кастельно, проталкиваясь рядом со мной в толпе.
Со всех сторон напирали именитые горожане в меховых плащах.
— Наверное, вы скучаете по ней, — посочувствовал я.
Мы стояли в давке так близко, что я почувствовал, как приподнялись и опали его ребра от тяжкого вздоха.
— Это к лучшему, что она вернулась в Париж. Когда взяли Трокмортона и Говарда, стало ясно, что скоро постучат и в нашу дверь. Мне легче будет отстоять посольство, если Мари не подвергнется допросам. Кроме того… — Он глянул через плечо и понизил голос. — Моя жена давно уже перестала быть мне супругой, так что все равно, рядом она со мной или в Париже. Напрасно я вызвал ее сюда. Кое-кто в Солсбери-корте сожалеет о ее отъезде больше, чем я.
Я тоже оглянулся и увидел неподалеку Курселя: он брел, отделенный от нас несколькими рядами зрителей. Уловив мой взгляд, он усмехнулся той вызывающей и вместе с тем безнадежной улыбкой, которая приклеилась к его лицу с тех пор, как Мари уехала. Догадывается ли Кастельно, что отправил жену прямиком в объятия герцога Гиза, чьи честолюбивые замыслы хоть и не осуществились сейчас, но вскоре прорастут вновь? Уж Курсель-то это знает и терзается муками ревности.
— Нам еще повезло, Бруно, — продолжал Кастельно, уговаривая себя, заговаривая боль. — Беседа с Уолсингемом, признаться, стала самым неприятным эпизодом за всю мою карьеру. Как я и опасался, за Трокмортоном уже какое-то время следили, и все еще неизвестно, какие письма были при нем, когда его схватили. Однако мне не предъявили обвинений. Я легко отделался, — заключил он, и голос его дрогнул.
Очень легко, подумал, но не произнес вслух я. При Трокмортоне нашлись не только карта гавани и список вельмож, но и поспешное, открытым текстом написанное послание Кастельно к Марии, в котором он, пытаясь очистить себя от клеветы Говардов, заверял претендентку в неизменной преданности. Лишь мое заступничество перед Уолсингемом (да и королева предпочла не ссориться с Францией) уберегло посла от куда более тяжких последствий его опрометчивости.
— Мари достаточно сообразительна, она не подписала ни одной бумаги, которая могла бы уличить ее в связи с этим заговором, — подхватил я. — Следствие придет к выводу, что все это была лишь безумная фантазия, родившаяся в умах эмигрантов. Если б у них что-то против вас было, эти улики давно бы уже пустили в ход.
Он покачал головой, сжав губы:
— За Трокмортона еще только взялись. Страшно подумать, как его будут мучить и что при этом выйдет на свет. Если король Генрих окажется втянут в это — вы представляете себе последствия, Бруно?