Погрузнел, поседел, полысел пожилой моряк. Давно отказавшись от мысли скопить деньжат — копи, не копи, сбережений ему не собрать, — Матвей Сидорович махнул рукой на свое незавидное будущее: будь что будет! Так и оставшись холостяком, старший боцман расплескал свою жизнь по морям и океанам. Он по-настоящему познал соблазнительный вкус водки и нередко, но только в свободные от службы часы, находил в ней утешение. Сильно пьяным Матвея Сидоровича никто не видел — с двух ковшей не свалится, а попахивало от него в последнее время постоянно. А почему бы не так, когда спиртное дают морякам по табелю положенное™? Однако службу Заборов продолжал нести исправно, а потому больших претензий к его заведованию у офицеров фрегата не было. Знал человек свое дело, очень хорошо знал, и с людьми умел ладить. Именно за это Матвея Сидоровича ценили, ради этого прощали ему слабости.
«Матренин не знает сколько на фрегате парусов? Чушь! — не мог успокоиться Заборов. — А вот зачем он выкобеливается? Это вопрос…»
Старший боцман ударился в рассуждения. В его понятии, нельзя матросу не знать парусное дело. Ведь на любую погоду, изменение ветра по-разному нужно устанавливать паруса, по-иному крепить такелаж. Красив корабль, когда смотришь на него издалека. А зайди на фрегат, и увидишь сплошную сеть снастей, канатов, в которых, как в паутине мухи, копошатся матросы. Неопытному глазу и нормальные снасти покажутся запутанными — так густо и сложно они переплетаются. А матросы разбираются, куда и зачем крепится каждый трос, где и как вязать узлы, почему одно парусиновое полотнище нужно ставить прямо, а другое наперекос.
Адские трудности испытывала команда «Авроры» во премя бурь. Шарахались люди из стороны в сторону, падали с ног, ползали, облитые ледяной водой, на четвереньках, приноравливались к капризному и бешеному ветру. В такие моменты нельзя было допустить малейшей оппошности. Ошибка в ураган могла дорого обойтись экипажу: нетрудно попасть в гости к Нептуну. Не зря же
среди моряков бытует поговорка: «Красиво море, но тяжела матросская доля».
У Заборова не выходил из головы Матренин. «Стыдно, Игнат, за тебя! — недовольствовал Матвей Сидорович. — Что теперь подумает господин лейтенант? Ничему, подумает, не научил тебя старший боцман. Конфуз да и только! Вот отберу чарку водки, и будешь знать, ядреный корень, как при сурьезном деле шутки шутить…»
Не похож, ой, не похож Матренин на других матросов. Редко кого встретишь из моряков, кто бы не приправлял свою малосвязанную речь крепкими русскими словечками, которые не печатают в книжках. Старший боцман в экипаже, пожалуй, владеет самым большим набором смачных слов. Вряд ли кто сумеет перещеголять его в палубной словесности. Однако ни он, ни кто другой на фрегате, кроме Матренина, не ругается в Бога и святых. Пытался Матвей Сидорович вразумить богохульника, заступиться за всевышнего и его апостолов, но куда там! Заборов понял, что Матренин обижается на Бога, на несправедливость небесного чудотворца. А идет это у Игната от тошной жизни. В сороковом году, когда в России был страшный голод, о котором запретили даже писать в газетах, у Матренина умерли молодые родители, оставив на произвол судьбы пятерых детишек. За что, за какие грехи наказал миротворец невинных и беззащитных мальцов? Пристроив младших братишек и сестренок в деревне к чужим людям, десятилетний Игнат ушел в город. Два года он был поводырем слепого нищего старца. А когда тот умер, маленький оборвыш устроился на кожевенную фабрику в вонючий цех по выделке овечьих шкур. С пят надцати лет, до того, как угодить в матросы, гнул свой неокрепший хребет в порту, работая крючником. «Вот и осуждай такого человека! — Заборов устыдился — Отбирать у Игната водку никак нельзя…»