— Не знаю, не знаю, — растерянно пробормотал Иринархов, опустив глаза, стуча пальцами по подстаканнику.
Странно было видеть это.
— Но ведь Онисим сам об этом рассказал. — Сергей умолк, и напряженная тишина установилась в комнате. — «Зубы зверей мне грозят», — так он сказал, Онисим.
Иринархов быстро поднял голову, проговорил звенящим шепотом:
— Быть такого не может. Это кому же он сказал? Вам, что ли?
— Уж не знаю, кому, может, себе, — развел руками Сергей, по-прежнему ничего не понимая и дивясь происходящему. — В писании так записано. Вам-то надо бы знать… Онисим сказал это, будто прослышав про слова апостола Павла: «Придите ко мне все нуждающиеся и обреченные, и я успокою вас». Вот Онисим и сказал: «Радость-то какая! Кто более обременен, чем я, — от зверя хозяина убежал, зубы зверей мне грозят. Кто более в покое нуждается, как не несчастный раб-беглец?». Пришел к апостолу Павлу за успокоением. Тот окрестил его и отправил обратно — к бывшему хозяину, тоже христианину.
Еще и записку дал: прими, мол, поласковее. Опять Онисим стал рабом. Только раньше за страх работал, а теперь — за совесть. Вот вам и христианское равенство.
Снова произошло непонятное: Иринархов и Аглая вдруг совершенно успокоились. Сначала Сергей радовался, что вычитал где-то и запомнил — вот ведь пригодилось. Но смотрел на собеседников и терялся в догадках. Черт-те что получилось…
— Ну, это как понимать, — обретя прежнее спокойствие, улыбнувшись даже, сказал Иринархов. — Апостол Павел ко Христову учению Онисима приобщил — это и есть счастье. Я же вам другое расскажу. Моряк один в войну в подводной лодке тонул, выплыл, спасся чудом… Живой. По радио плакал, когда вспоминал. А потом его в темной подворотне — ножом. Хулиганы. Насмерть. Он-то для кого жил? Для людей? Выходит, и для этих, с ножами которые? Вот и подумайте, кому служить.
— А как же заповедь: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя?»
— Бог наш есть сама любовь. — Сказав это, Иринархов вскинул глаза к потолку и перекрестился; Аглая сделала то же.
Этим они как бы отстранили гостя, провели меж ним и собою незримую черту. Делать здесь больше было нечего. Сергей поднялся, ощутив внезапную, давящую на плечи тяжесть, густоту душного застоявшегося в закрытой комнате воздуха.
— Спасибо за чай. Мне важно было понять: чего мог найти у вас школьник? — Хозяева отчужденно молчали, и Сергей направился к двери, но остановился и спросил неожиданно для самого себя. — А можно прийти на моленье?
Тень прошла по лицу Иринархова. Ответил он не сразу, переборов в себе что-то: