Шардон. Он хотел бы, чтобы его встретила сотня товарищей с музыкой, с песнями, Татьяна с гармонью. Он хотел бы, чтобы его победа стала грандиозным праздником… Но разум умерял его пыл: фрицев сбивают каждый день. «Да, но этот — этот мой». Ему очень хотелось бы увидеть сейчас Марселэна.
— Это было сделано потрясающе ловко, — повторил он.
— Я слушаю, — проговорил, сдаваясь, доктор, — * рассказывай.
Шардона не нужно было уговаривать.
— Я лег на заданный курс и тут же увидел его. Он был в очень удобном положении… Я даю газ, нажимаю гашетку, очередь… Я промахнулся! Ах, доктор, я готов был локти кусать… Обгоняю! Теперь я в его власти. Сейчас он меня собьет, понимаешь, я уже мертв… Невероятно! Этот трус не стреляет! Я подставил ему хвост, а он дал мне развернуться! Он дал мне вернуться к нему… сосунок… На этот раз я не промахнулся…
Что-то в позе доктора вдруг заставило его прервать рассказ. Голова доктора была чуть склонена, плечо немного опущено…
— Эй, у тебя такой вид, точно ты не слушаешь меня!
— Очень интересная история, — ответил доктор. — >1 Только все ваши рассказы о боях похожи друг на друга, и вы их рассказываете мне целыми днями…
Марселэн сразу же понял — что-то случилось. Когда он показался в дверях, дневальный доложил о его прибытии. Комаров даже не шелохнулся — стоя спиной к двери, он смотрел в окно. «Никуда он не смотрит, — подумал Марселэн, — просто не желает видеть меня».
— Честь имею, господин генерал, — сказал он самым официальным тоном.
Комаров продолжал стоять не двигаясь. На фоне окна вырисовывался его силуэт; глыба недоброй тишины, враждебный затылок.
Марселэн бросил вопросительный взгляд на Кастора. Тот ответил жестом, выражающим недоумение. Марсе-лэн сделал шаг вперед, остановился. Это было невыносимо — чувствовать присутствие генерала, которое, по правде говоря, было больше похоже на отсутствие, ощущать огромную тяжесть осуждения —тебя даже не хотят видеть!
«Тем хуже, я нарушу субординацию, — думал Марселэн. — Я начну сам». Он уже открыл рот, когда от окна вдруг донесся голос Комарова. Неожиданно спокойный, будто каждый звук был проверен, но с тем оттенком дрожи, который скорее угадывался, чем был слышен, — голос человека, овладевшего своим гневом. Комаров по-прежнему не оборачивался. Он обращался к Кастору.
— Переводите майору Марселэну слово в слово… Вы поняли? Слово в слово.
>:— Он хочет, чтобы я перевел вам слово в слово, — * сказал Кастор.
Комаров никогда не прибегал к таким предосторожностям. Марселэн напрягся до предела: он еще не знал, какая произошла катастрофа, но знал, что она произошла.