— Что это ты делаешь, мамочка?
— Иди, иди себе! — недовольной скороговоркой ответила мама. — Что мне надо, то и делаю. Будешь еще меня контролировать.
«Не допущу! — сказала себе Люся. — Ни за что не допущу!»
Пришла Таня с покупками и цветами. Мама заглянула в дверь.
— Не люблю я эти гладиолусы. Холодные цветы. И что это вы комнату так оголили?
— Европейский стиль, мамочка.
Таня озабоченно сказала:
— Хоть немного надо продумать, о чем с итальянцами изъясняться. Языка не знаем, ну хоть полопочем — ах, Анна Маньяни! Ах, Феллини! Ах, неореализм! А еще что? Какие у них современные писатели? Пиранделло? Карло Леви?
— С писателями поосторожней. Я как-то с американским физиком все о Хемингуэе распространялась, а он, оказывается, даже имени этого не слышал. Но, между прочим, мама тесто на ватрушки поставила. Сорвет она нам прием!
Таня пошла на кухню.
— Мамочка, ты на что квашонку завела?
— Далась вам моя квашонка! Она вас не касается, — непримиримо ответила мама. — Я в ваши дела не мешаюсь.
Ходики с кукушкой показывали половину четвертого. Решали ответственный вопрос — в чем принимать иностранцев? Одеться следовало хитро: нарядно, но как бы по-домашнему. К пяти часам были готовы. Таня — в мягких желто-коричневых тонах, Люся — в лиловом. На лице — легкий тон, губы не подкрашены. Элегантный домашний вид.
Ровно в шесть, едва откричала кукушка, теленькнул звонок. Европейская аккуратность. Вернее, Юра торопился в Дом ученых. Таня встречала гостей у входа. Люся у дверей комнаты.
Они проходили гуськом, и каждый, приветственно подняв руку, повторял по одному русскому слову: «Привет, привет», «Дружба, дружба», «Мир, мир». А высокий, беловолосый почти вдохновенно скандировал: «Под-мос-ковный ве-че-ра! Под-мос-ковный ве-че-ра!» На что Таня и Люся, светски улыбаясь, отвечали: «Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте».
Самое трудное — всегда начало. Иностранцы топтались по комнате, осматривались с доброжелательным интересом. Потом, побуждаемые хозяйками, расселись по местам. Двое были пожилые — один из них высокий, очень красивый, тщательно одетый, другой толстый, лысый, — очевидно, это и были капиталисты. Остальные — среднего возраста, а четверо — совсем молодые в облезших по моде джинсах и битловочках.
Молчание уже стало затягиваться. Таня в таких случаях «уходила в кусты» и ждала Люсиных действий. А Люся, понимая, что вся ответственность за прием возложена на нее, шагнула к проигрывателю и чуть не опрокинула беловолосого, который уселся на низкий пуфик. Он поднял к ней лошадиное лицо с большими серыми глазами и улыбнулся, показав крупные зубы. Вылитый Фернандель — только молодой и похорошевший. Люся пустила проигрыватель и разлила по рюмкам коньяк.