Белл за собой не следила.
Она была довольно толста, довольно оживлена, и было в ней что-то кошачье. Очевидно, она до сих пор считала тело своим основным капиталом и потому одевалась в стиктейтовское неглиже, которое открывало не только тело (слишком много), но и то, что она — женского пола, млекопитающее, упитанна и не годна к употреблению.
Она не осознавала этого. Свой некогда острый ум она порастеряла и все, что в ней осталось до старых времен, так это тщеславие и непреодолимая самоуверенность. С радостным визгом она бросалась ко мне и чмокнула прежде, чем я успел уклониться.
Я отстранил ее.
— Спокойнее, Белл.
— Но, дорогой! Я же так рада видеть тебя!.. так взволнована! так возбуждена!
— Охотно верю.
Я пришел лишь за тем, чтобы узнать кое-что и уйти… ничем не обнаружив своих чувств. Но это оказалось не так просто.
— Вспомните, как мы расстались. Вы накачали меня наркотиком и спихнули в анабиоз.
Она выглядела озадаченной и обиженной.
— Дэн, любимый, мы сделали это для твоего же блага! Ты был так болен.
Похоже, она сама в это верила.
— Ладно, ладно. А где Майлз? Вы ведь теперь “миссис Шульц”.
Глаза ее округлились.
— Разве ты не знаешь?
— Что я должен знать?
— Бедный Майлз… бедный дорогой Майлз. Он и двух лет не прожил после того, как ты оставил нас, Дэнни-бой.
Она вдруг разозлилась.
— Он обманул меня!
— Какой ужас, — ответил я.
Хотел бы я знать, как он умер. Сам или ему помогли? Накормили супчиком с мышьяком? Однако я решил до поры до времени держать подозрение при себе.
— А что стало с Рикки?
— Что это за Рикки?
— Падчерица Майлза, Фридерика.
— А, это ужасное маленькое отродье! Откуда я знаю? Она уехала к своей бабке.
— Куда?
— Куда? В Таксон… или в Юму… или еще в какую-то дыру, вроде этого. А может быть, в Индайо. Я не хочу говорить об этом невозможном ребенке… давай лучше поговорим о нас с тобой.
— Минутку. Как звали ее бабушку?
— Дэнни-бой, ты стал ужасной занудой. Чего ради я должна все это помнить?
— И все таки?..
— Господи, Ханелон… или Хэйни… Хейнз. А может быть, Хинкли. Не хмурься, милый. Давай лучше выпьем. Выпьем за наше счастливое воссоединение.
Я покачал головой:
— Я не пью.
Это было почти правдой. Получив в свое время хороший урок, я знал, что алкоголь — плохой товарищ и обычно ограничивался пивом с Чаком Фриденбергом.
— Очень жаль, дорогуша. Но ты не против, если я выпью?
И она устремилась к лучшему и единственному другу — бутылке с джином. Но прежде чем дернуть рюмочку, она достала пластиковый флакон и вытряхнула на ладонь две капсулы.
— Хочешь?
Я узнал полосатую этикетку — это был эйфорион. Он считался не токсичным и не наркотическим, хотя единого мнения на этот счет не существовало. Некоторые предлагали зачислить его в один разряд с морфином.