Выражение Джоан смягчилось, на глаза навернулись слезы. Несколько минут они сидели молча. Потом Кэнайна спросила:
— Где мои родители? На Киставани? Джоан Рамзей кротко кивнула.
— Пойдет туда завтра чье-нибудь каноэ? Джоан Рамзей снова кивнула.
— Люди все время ездят взад и вперед, — сказала она. — Чуть не каждый день. Ты найдешь родителей в первом стойбище. В десяти милях отсюда, вверх по течению.
На следующее утро Кэнайна отправилась в лавку Компании Гудзонова залива. Берт Рамзей молча обслужил ее; она купила резиновые сапоги, толстые шерстяные носки, варежки и тяжелое, безобразное, с длинными, как у кальсон, штанинами белье. И самое главное — шаль из черной фланели, отличительный признак индианок мускек-овак. Она ненавидела шаль, однако знала, что носить придется.
У Кэнайны уже была меховая парка и несколько свитеров, городские же платья по большей части отныне совершенно для нее бесполезны. Она охотно купила бы джинсы или спортивные брюки, в той жизни, которую она собиралась вести, они были бы очень удобны, но в Кэйп-Кри женщинам полагалось ходить только в юбке, и Кэнайна знала, что с этим придется считаться. Нет ничего хуже, чем заявиться домой, щеголяя привычками белого человека.
Возвратившись к себе в комнату, она переоделась. Из-за кальсон и шерстяных носков ноги Кэнайны стали похожи на печные трубы. Шаль слишком грела, сидела неловко и старила ее. Она надела синий джемпер и синюю клетчатую юбку, которых не снимала с тех пор, как уехала от Биков.
Выскользнув из дому так, что Джоан Рамзей не заметила, Кэнайна пошла к индейскому поселку. Почти все уехали на охоту, оставалось с десяток семей. Вскоре Кэнайна увидела женщину, тащившую .воду с реки, и мгновение спустя узнала в ней Элен Чичикан, девочку, которая говорила с ней по-английски в тот день, когда Кэнайна вернулась из санатория одиннадцать лет назад. Кэнайна года два не видала ее и теперь с ужасом заметила, что за этот недолгий срок живая и юная Элен из-за скудной пищи и самодельного, неумело сшитого платья внезапно превратилась в типичную скво, толстую и бесформенную. Она согнулась под коромыслом, на котором висели две большие банки из-под лярда, к спине был привязан младенец, лежавший в похожем на люльку тикинагуне.
— Уачейю, я Кэнайна, — сказала Кэнайна, приблизившись. — Не знаешь, едет кто сегодня в охотничий лагерь?
— Да, нынче утром едем мы с мужем.
— А для меня найдется местечко?
— Найдется, — сказала Элен, с любопытством взглянув на Кэнайну. — Но школы белых людей еще не закрылись на лето. Зачем же ты едешь?