Белощек летел четверть часа над морем и за это время увидел еще двух буревестников, подобно призракам проскользнувших по ночному небу. И тут странное приближение к суше морских птиц открыло ему смысл других непостижимых событий ночи, он понял теперь, что значили громадные, глубинные, не гонимые никакими ветрами валы, и клубы облаков, стремительно затянувших на закате все небо, и этот загадочный высокий прилив. Где-то там, далеко в море, бушевал яростный шторм, двигавшийся на восток, к европейскому побережью, и морские птицы, ища спасения, летели от него.
Белощек расправил мощные крылья и скользнул вниз. Вытянув свои перепончатые лапы, подобно самолету, выдвигающему шасси, и взметнув небольшое белое облачко, он опустился на воду. Валы поднялись еще выше, но, так как в воздухе по-прежнему не чувствовалось ни малейшего движения, оставались плоскими и гладкими.
Ему было нелегко заснуть — одиночество давило на него, словно некая субстанция, растворенная в самом воздухе. Голова у него разламывалась от внутреннего разлада и нерешительности. Дальние северные гнездовья магически притягивали и манили его, но решение пуститься в долгий морской перелет далось ему нелегко, потому что и море и воздух бурлили, грозя катастрофой.
Черная ночь медленно сменилась серым, а потом тусклым рассветом. Когда на освещенном с востока краю неба смутно обозначилась узенькой полоской гряда холмов на Гебридах, Белощек взлетел. Он набирал высоту до тех пор, пока острова, резко очерченные белой каймой прилива, не слились в сплошную черную, бугристую массу. Тогда он круто повернул на северо-запад — там после шестисотмильного полета над пустынным морем он вновь встретит корм в исландских фьордах, и, может быть, там его ждут стаи холостых казарок.
Перед ним простиралась беспредельность океана, океана без горизонта, потому что ни на севере, ни на западе, ни на юге сквозь серые нагромождения тумана нельзя было разглядеть, где небо сходится с морем.
Гебриды скрылись из виду. Лежавшая впереди стена тумана придвинулась ближе. Сильный порыв ветра ударил ему в грудь, на мгновение закружив его, потом так же стремительно умчался прочь. Это было первое движение воздуха, которое он уловил с тех пор, как давеча началось глубинное волнение океана.