— Помышляю? — непонимающе повторил Генрих.
«О, Боже, как он может быть таким бестолковым?» — подумал Кромер.
— Думаете… приятные мысли.
«Теперь он должен понять меня, просто должен!»
— О, понимаю!
Генрих ухмыльнулся, глядя на него. Он мог быть очень привлекательным, совсем по-мальчишески, когда хотел этого.
— Да, доктор Кромер. Все в порядке со мной в такие минуты. И также, когда я целую… одну особу.
— Тогда, Ваша Светлость, я боюсь, что причина кроется в Ее Светлости. Прошу прощения, Ваше величество, но я обязан говорить правду.
Какое облегчение после выговоренного! И еще большее облегчение чувствуешь, видя улыбку короля.
— Значит, я не потерплю неудачи, если «одна особа» даст свое согласие?
— Вам не нужно этого бояться, Ваша Светлость.
Но как мог предположить Генрих, что «одна особа» будет из года в год томить его ожиданием. И вот теперь он будет лежать в своей огромной постели и молиться о том, чтобы ночью, когда она наконец окажется рядом с ним, он был бы в состоянии совершить то, о чем так безудержно мечтал. Обладать ею — страстно, грубо отплачивая ей за то, что она тысячу раз отказывала ему. Будь он менее щепетильным, он попросил бы снадобья у доктора Кромера или даже у этого знахаря Захария — внебрачного сына Говарда. Но, сделав так, он объявил бы всему миру, как близка его желанная цель — обладание его возлюбленной Анной. Но он слишком любил ее, слишком лелеял, чтобы допустить даже намек на подобные сплетни. Он должен верить во все, что было для него священным, и пусть Бог простит его, но самым сокровенным была любовь к Анне.
Она после окончания церемонии попросила своих служанок освободить ее от парадных одежд и теперь лежала в своей постели только в белых нижних юбках, ярко-красная мантия — такая прекрасная, но такая тяжелая — лежала в стороне. Ей хотелось закричать: «Как это — лежать нагой рядом с мужчиной? Скажите мне правду?»
Но разве она могла это сделать? Она, представляющая собой будущее Англии. По милости Божьей, если ей хватит мужества, и сегодняшняя церемония не станет предвестником полного провала. Разве могла она говорить об этом с кем-либо из своих фрейлин?! Но, когда Роза Вестон задвигала тяжелые занавеси на окнах в ее спальне, она пересилила себя и решила все-таки заговорить, хотя это было совершенно не в ее характере.
— Мадам Вестон, однажды вы сказали мне, что нежно любите Фрэнсиса.
— Да, госпожа маркиза.
Она почувствовала напряженность в ответе и в который раз подивилась своей неспособности сближения с особами своего пола.
— Скажите мне…
— Да, госпожа?..