Он сказал:
— Как прикажете, Ваша Светлость. Но знайте, что когда-то я любил вас.
Она окинула его ледяным взором.
— Тогда возьмите с собой свою любовь и отправляйтесь к дьяволу, который вас создал.
Захарий перекрестился.
— Нет, мадам, не надо желать мне этого. Моя душа так же чиста, как была чиста душа моей матери. Да дарует вам Бог свое прощение — за то, что вы меня проклинаете.
— Да дарует мне Бог сына — это все, что меня волнует.
Последнее, что он видел, когда его уводили, — убитое горем лицо Анны, которая стояла, обхватив себя руками, напоминая брошенного ребенка.
— В Тауэре? — удивился Норфолк. — Но по какому обвинению?
Его невестка, Джейн, спокойно посмотрела на него.
— Государственная измена.
Она давно выплакала все слезы и жила теперь только настоящим. У нее не было сил улыбаться даже своим детям, и она тупо смотрела, как по обветренным щекам Томаса Говарда текли непривычные слезы.
— Но как это случилось? — спросил он. — В чем его вина?
— Он предсказал, что у Ее Светлости родится девочка.
Герцог вытер слезы рукавом, отороченным мехом.
— И это все?
— Да.
— Тогда я должен сейчас же отправиться к королю и добиться его освобождения. Это просто нелепое обвинение.
— Вы думаете, вам это удастся?
Почувствовав внезапную усталость, Томас опустился на стул. Он уехал во Францию перед самой коронацией Анны и провел все это время в бесконечных спорах с епископами и принцами, обсуждая с ними развод Генриха, и у него больше не было сил. Ему надоело думать о своей племяннице и ее отпрыске, неважно, кто это будет — принц, девочка или бастард.
— Бог знает, — сказал он. — Иногда мне хочется, чтобы Ее Светлость провалилась сквозь землю.
— Так и будет.
— Да, с Божьей помощью, так Захарий предсказывает. Если бы об этом он сказал публично, его давным-давно не было бы в живых.
— Ну, такая возможность у него еще осталась. Милорд, поезжайте к королю немедленно. Сам он ничего не имеет против Захария. Он выслушает вас.
— Должен выслушать, — мрачно подтвердил Норфолк. — Я был его преданным и стойким вассалом и отстаивал его интересы среди чужеземцев, так что в конце концов готов был стонать, заслышав французскую речь, и меня тошнило от приторных запахов их духов. Не сомневайтесь, он у меня в долгу.
Голос его внучки Сапфиры, бесшумно вошедшей в комнату и стоявшей за его спиной, заставил его вскочить.
— Позволь мне поехать с тобой, Томас.
Несмотря на то, что ее все время поправляли, она упорно называла его по имени. Он повернулся к ней, наклонился так, что его глаза оказались на одном уровне с ее глазами.