Он жил в созданном им самим ужасном мире, и ему некогда было думать о чем-либо, кроме своей ненасытной любовницы. О Розе, родителях, сестрах и даже о поместье Саттон он думал теперь редко и с неохотой, не желая даже на несколько секунд отвлекаться от своих лихорадочных мыслей, вновь и вновь переживая восторг, который он испытывал в греховных объятиях Маргарет Шелтон. Он даже не потрудился заменить амулеты, которые так долго защищали его, опасаясь, как бы при встрече Захарий не заметил в нем признаков безраздельно владеющего им желания, медленно его разрушающего.
Поэтому, когда ему неожиданно передали письмо, в тот самый момент, когда он собирался урвать часок-другой и провести его с Мэдж, он был недоволен, что ему помешали. Но когда Фрэнсис вскрыл его, ему стало тошно от отвращения к самому себе. Письмо, датированное 6 декабря, было от отца: «Мой преданный и горячо любимый сын! Надеюсь, тебе будет приятно узнать, что сегодня, час спустя после рассвета, твоя жена после трудных родов, к твоему удовольствию и тебе в утешение, благополучно разрешилась от бремени, произведя на свет сына. Оба они — и он сам, и его мать — в настоящий момент находятся в добром здравии. Надеюсь, что скоро увижу тебя в поместье Саттон.
Горячо любящий тебя отец
Ричард Вестон».
И, получив такое известие, Фрэнсис — по его собственному же убеждению — пал настолько низко, что как ни в чем не бывало отправился к мадам Шелтон, и его тело ритмично двигалось, и он обливался потом и визжал от восторга, как будто Розы и их маленького наследника вовсе не существовало на свете.
Когда он вернулся в свою комнату, то почувствовал себя совершенно разбитым. Он склонился над раковиной и его стошнило от отвращения к себе и отчаяния. Потом он обхватил руками голову и зарыдал. Он предал свою жену и своего первенца, согрешил против Господа, поддался низменным, животным инстинктам. Но не в его силах было что-нибудь изменить. Он страстно желал Маргарет, готов был жизнь отдать, только бы она была с ним, и не знал, как избавиться от этого кошмара.
И теперь Фрэнсис ехал домой: королева предоставила ему недельный отпуск. Когда он сказал ей, что, наконец, стал отцом, она одарила его лучезарной улыбкой, и Фрэнсиса это нисколько не удивило: хотя сама Анна ничего никому не сказала, весь двор только и говорил о том, что она опять беременна и вернула себе любовь Генриха. «Так оно и есть, — печально думал Фрэнсис, — недаром Мэдж была теперь более доступна. Господи, до чего он дошел! Как свинья у кормушки, ждет своей очереди, чтобы общая женщина одарила его своей благосклонностью».