Рождество не оправдало ее надежд: она не могла принимать активного участия в развлечениях, опасаясь, как бы из-за какой-нибудь ерунды у нее не случилось выкидыша, и была вынуждена проводить все время сидя, наблюдая, как ее муж танцует со всеми женщинами, которые были под рукой.
В прошлом году ей пришлось страдать от оскорбительного поведения ее кузины Маргарет Шелтон, кочующей из постели в постель и улыбающейся во весь рот. А теперь унизительный финал этой истории: всего четыре дня прошло после святок, и вот уже из Вулф Холла, что в Улитшире, прибыла слащавая Джейн Сеймур, получившая должность фрейлины.
«И она ждет, — думала Анна. — Господи, дай мне сына, ибо король щеголяет своим вероломством, словно перьями на новой шляпе».
Она встала, почувствовав внезапный приступ тошноты, хотя не поняла, было ли это следствием беременности или происходило от общего недомогания. Подойдя к раковине, она наклонилась над ней, но тошнота прошла, и она освежила водой лицо. Слезы смешивались с потом, и она была рада, что успела вытереться, потому что дверь с наглой бесцеремонностью распахнулась, и вместо брата или одного из ее друзей на пороге появился сэр Ричард Саутвелл, который вошел с напыщенным видом, но при этом гримасничая. У него было странное выражение лица: сквозь серьезность и торжественность прорывалась едва сдерживаемая улыбка.
«Как человек, рассказывающий анекдот на похоронах», — подумала Анна.
Он опустился на одно колено и поцеловал ее руку.
— Мадам, я от Его Светлости. Из Кимболтонского замка пришло известие. Вдовствующая принцесса Екатерина умерла вчера после полудня.
Она подумала только о том, что те, кто упорно считали королевой Англии Екатерину, а Анну — лишь шлюхой, наложницей короля, теперь вынуждены будут замолчать.
— Значит, я — настоящая королева. — Слова ее прозвучали довольно глупо.
Саутвелл уставился на нее.
— Да, Ваша Светлость, — ответил он так, как будто она была умственно отсталым ребенком.
Но потом… О, потом грузная фигура Генриха загородила весь дверной проем. Он улыбался и шел к ней, протягивая руки, очень нежно поднял ее, словно Джейн Сеймур не существовало, и сказал:
— Ее больше нет. Этой зудящей раны, нашего позора. Милая, она умерла. Мы выберем желтый цвет для траура.
Так приятно было снова чувствовать себя в безопасности, знать, что доброе расположение Генриха защищает тебя от недоброжелателей. И все же глубоко в ее сознании засела одна крошечная свербящая мысль:
«Если он может говорить такое, может по-настоящему радоваться, узнав о смерти женщины, которая двадцать лет была ему верна, что, в таком случае, он скажет обо мне?»