— Разрешите, я прочитаю до конца, — попросил Беррелл. — На самом деле следующая часть, пожалуй, подкрепляет мысль о духовном, а не о физическом влечении. Она звучит так:
Если ты действительно даришь мне надежду,
Как я подарил тебе страсть,
Быть может, стена, разделяющая нас, рухнет.
Ибо нет ничего более болезненного, чем скрытая тоска.
Если я люблю в тебе, мой господин, только то,
Что ты любишь сам, не презирай
Дух любви, внушаемый другому.
Здесь, по словам доктора Хильдебрант, почитатель снова обратился к ней «мой господин». Мы опять видим откровенное заявление о любящих душах. Однако в этом контексте — если любовь не является физической, сексуальной страстью — последние три строчки звучат совсем не к месту. Вот они:
То, что я хочу узнать в твоем прекрасном лице,
Люди не могут понять рассудком:
Тот, кто хочет учиться, может только умереть.
В салоне микроавтобуса наступила гнетущая тишина.
— Можно мне посмотреть? — наконец попросил Беррелл, и Маркхэм протянул ему томик стихов, — «Тот, кто хочет учиться, может только умереть», — прочитал вслух глава бостонского управления.
— Да, — сказал Сэм. — Совпадение по меньшей мере очень странное, если принять в расчет нынешнее развитие событий.
— Но это же какая-то бессмыслица, — заявил Беррелл. — «То, что я хочу узнать в твоем прекрасном лице, люди не могут понять рассудком». Сэм, вы действительно полагаете, что поклонник доктора Хильдебрант хотел передать ей, что он собирается кого-то убить? Этот субъект ждал пять с половиной лет возможности осуществить свой замысел?
— Не знаю, Билл.
— А что хотел сам Микеланджело сказать словами о том, что люди не могут понять то, что он хочет узнать?
— Микеланджело имел в виду, что люди понимают превратно не только его самого, но и ту любовь, которую он испытывает к Кавальери, — объяснила Кэти. — Он говорил юноше, что, хотя современники видят в этой страсти лишь нечто греховное и порочное, на самом деле речь идет о чем-то божественном, о любви, которую по-настоящему можно понять только после смерти, узнав Бога.
— Вот тут я ничего не понимаю, — признался Маркхэм. — Почему меня так тревожат эти последние три строчки, если стихотворение воспевает только духовную близость? Фундамент любви Микеланджело к Кавальери представлял собой нечто более глубокое, чем простое физическое влечение, но с ваших слов, доктор Хильдебрант, я понял, что в ней присутствовала сексуальная, точнее гомосексуальная, составляющая. Это так?
— Да.
— А как же та строчка про прекрасное лицо? — вмешался Беррелл. — Вы хотите сказать, Сэм, что эта строчка не выпадает из контекста остального сонета только в том случае, если поклонник доктора Хильдебрант является гомосексуалистом? Значит, женщиной?