Телефон зазвонил ночью. Было начало мая, и мы с Джо лежали в полутемной спальне. Она вздрогнула, но не проснулась и только проворчала что-то и потерлась о мое плечо. Вечером мы обедали в «Е&О», и Джо показалась мне рассеянной и невнимательной, как будто мысли ее витали где-то далеко. Я рассказывал о новой постановке «Частных жизней» в Национальном театре, когда она перебила меня, подняв руку Глаза у нее недобро блеснули.
— Послушай, Чарли, я устала от всего этого. Устала складывать из кусочков то, что уж не сложится. Я пыталась, но ты же ведешь себя как законченный мерзавец. Извини, если не дотягиваю до твоих стандартов, но терпеть твою критику нет больше сил. Я постоянно чувствую себя так, словно сделала что-то плохое. Это невыносимо. Я не получила такого образования, как ты, и голова у меня устроена по-другому, но ты был мне дорог. Я хотела заботиться о тебе, делать что-то для тебя. Хотела, чтобы тебе было лучше. Ты этого не понимаешь, но тебе нужна женщина вроде меня. Женщина, которая спасла бы тебя от тебя самого. Но теперь ты такой же, как те парни из Сити. Те, с мертвыми глазами. А ведь я думала, что смогу тебя спасти. Даже не верится. Я… мне нужно идти.
Джо поднялась, и я схватил ее за руку. Она как будто ожила вдруг, обрамлявшие лицо золотистые волосы словно вспыхнули. Может быть, потому, что чувства ее проявились с такой силой, я вспомнил, как мы целовались на полу в оранжерее в Спитлфилдзе, как прыгали в темноте брильянтовые сережки, когда мы занимались любовью в ее спальне, как она перевязывала воздушные шары, которые купила для моей вечеринки.
Я встал и привлек ее к себе.
— Нет, Чарли. Не сейчас. — Джо попыталась высвободиться.
— Прости меня. Прости. Я вел себя ужасно. Пожалуйста, дай мне еще один шанс. Нет мне оправдания, но, пожалуйста, прости меня.
Я поцеловал Джо посреди ресторана, бросил на столик несколько бумажек и, не дожидаясь сдачи, подхватил ее и увлек к выходу, продолжая целовать. Я сам нашел в ее сумочке ключи, отнес на руках наверх и бросил на кровать. Мы трахались, как подростки, мы потели и пыхтели и упивались друг другом, а когда кончили, она скатилась на спину, и я увидел, как колотится под ребрами ее сердце.
— Так больше нельзя, Чарли. Нужно собраться. Нельзя потерять то хорошее, что у нас есть. Не просри этого.
— Хорошо. Не просру. Прости меня.
Телефон зазвонил около часа ночи. Дисплей замигал, отражаясь в стеклянной крыше. Я нехотя приподнялся:
— Да?
— Чарли, это Веро. — Она шмыгнула носом, и я понял, что Веро на улице и, наверно, плачет. Где-то над ней прошелестел ветер.