Он отвернулся и принялся разглядывать горизонтальные полоски света.
— Не понимаешь, да? Как может кто-то чувствовать чужую боль, по-доброму относиться к людям, не топтать их любовь? Ты пообещал ей что-то, а потом взял и отказался от обещания, и я никогда не прощу тебе этого. Я сейчас ненавижу тебя. Ты должен это знать. Прощай.
Я сидел, смотрел, как темнеет в пустом офисе. Полосы света медленно скользили по полу, а потом, прежде чем перейти на стену, превратились из золотистых в серые, а затем и вовсе исчезли. Когда я вернулся домой, Веро уже приготовила ужин, и мы поели молча и так же молча легли спать. Я ощущал присутствие Джо, и это сказывалось на всем.
В следующие выходные мы переехали. Была первая суббота июня. Тепло притащило каких-то жучков, и они летели на нас, увлекаемые потоком густого воздуха. Я пронес Веро через скрипучую калитку и, держа одной рукой, нашарил в кармане ключи. Мы легли на диван в гостиной, и все воспоминания казавшихся вечностью девяти месяцев нахлынули на нас волной. Я прикоснулся к ней, мы поцеловались и скатились с дивана на пыльный пол. В доме было тепло и уютно. Я заглянул в мою прежнюю спальню над кухней. Окно выходило в крошечный мощеный дворик, и я представил, что там стоит детская кроватка с нашим ребенком.
Я вышел на работу в понедельник. В воскресенье вечером Веро подстригла меня над раковиной. Глаза у нее были печальные, а ножницы в проворных пальцах танцевали над моей головой. На следующий день ей нужно было в больницу. Я знал, что не смогу пойти с ней на УЗИ, а значит, не смогу увидеть на экране, как бьется сердечко нашего ребенка. Но мы с Веро понимали друг друга, мы знали, что мне нужно зарабатывать на жизнь, и понедельник должен был стать первым днем этой новой жизни. Нам, конечно, нужны будут деньги, но и жизнь будет другой, более глубокой, чем та, которую мы представляли себе раньше. Никакого блеска брильянтов и шампанского. Деньги пойдут на учебу и на покупку громоздких шведских автомобилей с усиленными дверцами.
Я обнаружил, что составил наши планы на будущее еще в Эдинбурге, и они, эти планы, были довольно скромны, несмотря на все наши амбиции тех лет. Я думал не о большом доме и не о праздниках, а о младенце, сосущем ее грудь, о всех тяготах и радостях семейной жизни. В понедельник я встал пораньше, нежно поцеловал Веро в лоб и поехал по пустынным улицам в Сити.
Те, кто пережил катастрофу, закалились, прониклись подозрительностью и злостью. Трейдеры больше не притворялись, что их интересует моя жизнь, не предлагали выпить или поужинать вместе. Когда я звонил им и сообщал о моей новой должности, они задавали жесткие, откровенные вопросы. Лишь немногие продавцы и трейдеры, с которыми я работал в «Силверберче», выжили в той чистке, которая прошла в Сити, когда банки поняли, что спад растянется не на один год. Торговые залы больших инвестиционных банков опустели. Встречаясь за кофе в «Старбаксе» в Кэнери-Уорф, оставшиеся без дела трейдеры обсуждали, кого могут принять на работу, а кого уволить следующим, и голоса их становились совсем уж печальными, когда речь заходила о рынках.