Люды бросились к реке. Одни торопливо раздевались, другие прямо в одежде, оставляя на берегу узлы и чемоданы, кидались в воду.
Тоня, не снимая платья, медленно вошла в воду, окунулась, смешно, «по-собачьи», стала барахтаться возле самого берега. Она смеялась, выкрикивала что-то звонким голосом, подхватывала пригоршнями воду, подбрасывала вверх и ловила ртом прозрачные струи.
— Тоня, выходи! Пошли, пошли, — торопила ее Дарья Михайловна, наскоро обмывая лицо Ванюшке.
Она понимала, что надо спешить. И многие другие это понимали. Люди продолжали упрямо идти вдоль берега прохладной реки. Они торопились скорее добраться до переправы. Их должно быть три переправы — у станиц Багаевской, Мелиховской и Раздорской. Надо успеть переправиться раньше, чем пойдут на левый берег Дона войска. Тогда через переправу не прорваться.
Усадив на закорки Ванюшку, подхватив вещи, они заторопились дальше. Освеженная речной прохладой, Тоня зашагала еще легче. Мокрое платье, усыпанное васильками, прилипло к телу и четко обозначило ее хрупкую, полудетскую фигуру.
— Сколько тебе лет, Тоня? — спросила Дарья Михайловна. — Ты школу успела закончить?
— Я?.. Что вы! — засмеялась Тоня. — Я три курса пединститута успела закончить. Я немецкий изучала. Зря только годы пропали.
— Это почему же?
— Проклятый язык, фашистский.
— Ну это ты напрасно, Тонечка. Немецкий язык ни при чем. Фашисты разговаривают и на итальянском, и на…
— Знаю, знаю, — перебила Тоня. — Мне и дедушка это вдалбливал: «Немецкий язык — язык Генделя и Шиллера, Гейне и Моцарта, Бетховена и Гете…» Знаю. Но я слышала в Ростове в сорок первом этот язык. Как я их ненавижу! За что они убили маму? За что?! Собрали на Театральной площади ни в чем не повинных людей и там же у стены дома расстреляли. За что?!
— Успокойся, Тонечка, успокойся. Это фашисты, гитлеровцы.
— Нет, я не успокоюсь. Я пойду в школу разведчиков.
— А где твой отец?
— Папа погиб в Севастополе. Он был моряк.
— С кем же ты жила в Ростове?
— С дедушкой. Он не захотел уходить. Музей свой не решился оставить. Он у меня смотрителем музея работает. А для кого теперь музей? Для фашистов?.. И меня дедушка не хотел отпускать. Не знаю почему. Только я убежала. Вы не смотрите, что я вроде хрупкая. Это я с виду. А так я — ого! — Тоня расправила узкие плечики, смешно тряхнула светлыми, уже высохшими на солнце кудряшками и зашагала быстрее, увлекая за собой Дарью Михайловну.
Они, прибавляя шаг, обгоняли на обочине беженцев. Если не успеть к переправе — отрежут немцы. Тогда придется возвращаться назад в Ростов.