— Ну вот, Петр, — сказал он Дерибасу, — если и правда Дерибас твой далекий предок, то уж никак не француз.
— Вся Одесса знает, что француз, — возразил Дерибас.
— Испанец он, испанец из Барселоны. И полное имя его — Дон Йозе де Рибас. И если так, то течет в тебе еще и ирландская кровь, потому что его отец был женат на ирландской дворянке.
Петр Дерибас не слишком опечалился. Ему не важно было происхождение далекого предка. Ему льстило, что сам он имел отношение к основателю Одессы. Петр очень гордился своей фамилией и надеялся продлить род Дерибасов. Но ему не везло. Его казачка Мария почти через год рожала дочерей.
— Ничего, — успокаивал себя Петр, — баба у меня на девок родёмая, а все ж Дерибас будет. Все одно пацана родит.
Возможно, потому, что у него не было сына, Петр души не чаял в Ванюшке. И каждое лето ждал его нетерпеливее, чем взрослых постояльцев.
В последнее лето у Ванюшки то ли от простуды, то ли от комариных укусов тело покрылось болячками. Ему нельзя было купаться в Дону, и он отсиживался на берегу в тени акаций, пегий от зеленки и жалкий.
Дерибас не мог смириться с такой несправедливостью. Ольга так и не узнала рецепта, не узнала, где раздобыл Дерибас какую-то траву, но через неделю исчезли болячки и тело Ванюшки стало гладким и чистым…
В горах темнеет сразу. Подул теплый закатный ветер. Погасли розовые снега на далеких вершинах, вокруг легли четкие тени, и странно зыбились непривычно низкие звезды. Казалось, несмотря на теплую августовскую ночь, они вздрагивают, словно озябшие. Изредка в небе слышался гул самолетов — неизвестно чьих. И тогда в селении просыпались собаки. Самолеты удалялись, пропадал их какой-то неуверенный, глуховатый рокот, а лай сторожевых псов все не утихал, и порой казалось, что это тявкают запоздалые зенитки. Намаявшись, собаки умолкали, и над прохладной землей снова застывала ночная тишина, нарушаемая лишь убаюкивающим бормотанием Баксана. В этой тишине было что-то зловещее, будто с минуты на минуту должно было произойти нечто страшное, хотя страшнее того, что уже произошло, было трудно представить.
…Ольга не слышала, как Борис на рассвете сходил в аул. Проснувшись, она никак не могла открыть глаза. Пыль толстым слоем покрывала всю ее — с ног до головы. Она с трудом размежила веки и увидела над собой людей. Молодая горянка что-то говорила низенькому худому старику с лицом, изрытым черными морщинами. Старик был одет в бекешу с газырями. На его голове низко, до самых бровей, была надвинута барашковая папаха. Борис стоял рядом с ними.