Старым как мир жестом — ровесником древнейшей из профессий — Риган извлек из кармана несколько монет и положил их на стол так, чтобы Сирена видела.
— Конечно, небольшая плата за наше славное барахтанье в койке. Но все равно бери, ты, славная маленькая шлюшка, и проваливай!
Прежде чем Сирена смогла подобрать нужные слова или даже просто собрать силы, чтобы ответить, Риган повернулся на каблуках и, хлопнув дверью, вышел из комнаты.
Слишком глубоко уязвленная, чтобы плакать, и не в силах даже пошевелиться от нанесенного ей оскорбления, Сирена прислушивалась к шагам на лестнице, потом снизу донесся звук разбившегося стекла. Еще раз окинув взглядом комнату, где она всего минуту тому назад обрела смысл жизни, Сирена оделась и закрыла за собой дверь. Бесшумно спустившись по лестнице, она вышла в ненастную ночь, чтобы скрыть под покровом густого тумана свою боль и унижение…
* * *
В течение всей последующей недели Сирена пользовалась бешеным успехом у местной знати и чуть ли не ежедневно посещала светские рауты, устраивавшиеся в ее честь. Она носила на лице маску приветливости и радушия, но фрау Хольц и Якоб — впрочем, только они одни — прекрасно догадывались о ее истинных чувствах.
И все же никто не мог знать лучше самой Сирены о том, как сильно она страдала. Бедняжка понимала, что потеряла контроль над обстоятельствами своей жизни. Она чувствовала себя бессильной что-либо изменить или вернуть то, что было ею потеряно, и оставалась в Лондоне по одной-единственной причине — возможности быть ближе к Ригану. Где-то в глубине ее души еще теплилась надежда исправить то, что произошло между ними.
Несколько долгих часов, остававшихся до рассвета, Сирена пролежала в своей одинокой постели, и воспоминания о проведенной с Риганом ночи вспыхивали перед ней, согревая в полудреме ощущением того, что он снова целует и обнимает ее. В этом еще можно было черпать силы. Риган любит ее. Ведь его губы, его руки достаточно красноречиво свидетельствовали о том!
«Да, ван дер Рис любит меня, я знаю! Господи, помоги мне! Я тоже люблю его! Из-за своей гордыни он не желает этого признавать, но все-таки любит…»
Потом, однако, едва стала разгораться заря, Сирена вновь впала в отчаяние и, прежде чем провалиться в забытье, несколько раз вскрикнула от боли, твердо уверенная, что просто дурачит сама себя. Если бы Риган любил ее, то, по крайней мере, попытался бы понять, что она имела в виду, когда говорила о своих чувствах. И все же любить ван дер Риса — вот все, что ей оставалось. И неважно, какие мучения приносит ей эта любовь, — победить, переломить себя она не в силах.