Взойдя на престол, Виктория из бедности сразу попала в роскошь. Она стала обладательницей самого крупного состояния в мире. Вскоре парламент проголосует за то, чтобы ее цивильный лист[18] исчислялся суммой в 385 тысяч фунтов стерлингов, что было в сорок раз больше, чем у президента Соединенных Штатов, и эта цифра останется неизменной до конца ее жизни. Помимо этого в ее собственную казну поступали доходы от Корнуэльского и Ланкаширского герцогств. Первое, что она сделала, это погасила все долги своего отца: 50 тысяч фунтов стерлингов, на это ушел почти весь ее личный годовой доход. Она также решила продолжить выплату ренты внебрачным детям Вильгельма IV, но из экономии отказалась перекупить оркестр, который предложила ей тетка Аделаида.
В королевской резиденции от лорда-камергера до последнего истопника насчитывалось четыреста сорок пять человек обслуживающего персонала. Виктория любила видеть вокруг себя красивых женщин, а посему очень обрадовалась известию о том, что герцогиня Сазерленд согласилась заведовать ее гардеробом. В своем салоне в Стаффорд-хаусе герцогиня слыла защитницей общественных интересов и имела репутацию не только очаровательной, но и умной женщины. Мельбурн порекомендовал королеве и других фрейлин, умниц и сторонниц вигов, поскольку сама она была мало знакома с высшим обществом.
Свое первое лето после восшествия на престол она провела в Виндзоре. Это было чудесное лето. Рядом с ней находились дядюшка Леопольд со своей женой Луизой, а главное — лорд Мельбурн: «Это было самое приятное лето в моей жизни, я никогда не забуду первого лета моего царствования». Ее дни были подчинены тому же распорядку, что и в Лондоне. Утром она принимала министров, а днем совершала долгие прогулки верхом. Виктория не садилась на лошадь с тех пор, как два с лишним года назад в Рамсгейте перенесла тяжелую болезнь. И теперь «под присмотром» дядюшки Леопольда она вновь училась скакать галопом по тридцать лье без остановки во главе небольшой кавалькады. На лошади она казалась не такой маленькой. В бархатной амазонке зеленого цвета и цилиндре с черной вуалькой, с ярким румянцем на щеках, она чувствовала себя почти красавицей. Через четыре месяца после восшествия на престол она записала в дневнике: «Все говорят, что я совершенно изменилась с тех пор, как взошла на трон».
В форме виндзорского гарнизона — синий мундир с красным воротником и красными обшлагами — она принимала парад своих войск: «Я приветствовала их, поднося руку к шляпе, как это делают офицеры, и все восхищались тем, как у меня это получалось… Впервые в жизни у меня было ощущение, что я мужчина и что мне самой предстоит сражаться во главе моих войск». И далее, отвечая Феодоре, спросившей, не кажется ли ей, что она живет, будто во сне: «Но видит Бог — в хорошем сне; и такой счастливой меня делает не окружающая меня роскошь и не то, что я стала королевой, а тот в высшей степени приятный образ жизни, который я сейчас веду, именно он дарит мне покой и счастье».