Премьер-министр значительно облегчал ей выполнение ее задачи, доступно объясняя, что за документы проходят через ее руки и что за письма ей нужно подписать. Что же касалось дипломатических депеш, то тут он уступал свои полномочия наставника министру иностранных дел лорду Пальмерстону, самому недоверчивому и авторитарному члену кабинета министров, который не позволял ей никакой инициативы. Письма в адрес какого-либо монарха непременно должны были заканчиваться несколькими словами, написанными рукой королевы. Так вот министр заранее писал их карандашом, а секретарю потом приходилось подтирать ластиком карандашный след.
Согласно Салическому закону[19], восшествие Виктории на престол обернулось для Англии потерей Ганноверского королевства. Оно перешло по наследству к ее дяде — герцогу Камберлендскому. Но британское владычество простиралось до Индии, где всем заправляла частная Ост-Индская компания. Завершилось объединение Австралии, а также Канады, где французские колонисты часто поднимались против британской короны. С объявлением независимости Америки первая колониальная империя исчезла, и теперь надо было укреплять и защищать нынешнюю империю, вторую.
Новые завоевания приносили новые богатства. Негоцианты, арматоры, фабриканты приобщались к тому образу жизни, который раньше вели лишь благородные лорды. Нуворишей стали избирать в палату общин. Пиль, сменивший Веллингтона на посту лидера партии тори, был сыном богатого фабриканта из Манчестера.
В палате общин виги лорда Мельбурна лишились большинства, и Виктория на пару со своей Лецен каждый день дрожала и даже плакала при мысли, что его могут свергнуть. Его правительство раскололось из-за неуправляемого поведения отдельных личностей, которыми премьер-министр уже и не пытался руководить. Лорд Дарем и лорд Бругем каждые три дня грозили отставкой, лорд Рассел выбалтывал в клубе все секреты кабинета министров, а лорд Пальмерстон втайне ото всех проводил во внешней политике империалистический курс. Правительство едва держалось, постоянно лавируя между левыми радикалами и могущественной консервативной оппозицией в палате лордов. Страна требовала реформирования избирательной системы, торговли зерном и отношений с Ирландией. Но премьер-министр проповедовал доктрину застоя. «Я люблю покой и стабильность», — не уставал повторять он, типичное дитя XVIII века, своим оппонентам, жаждущим перестройки аристократического общества, того общества, которое как нельзя лучше соответствовало его темпераменту.
Среди всех этих бурных дебатов, словесных дуэлей, излишне шумных заседаний кабинета министров и козней лорда Дарема, от которого Мельбурн пытался отделаться, отослав его в Канаду, но который вернулся оттуда уже через три недели, общение с юной королевой было для него настоящей отдушиной. Она с нетерпением ждала его и сердилась, когда он уходил: «Лорд Мельбурн ужинает у леди Холланд. А я хотела бы, чтобы он остался со мной». Она ненавидела обычай, предписывающий женщинам переходить из столовой в гостиную, в то время как мужчины, оставаясь за столом, потягивали порто или бренди. Она обязывала своих гостей-мужчин присоединяться к ней уже через пятнадцать минут. Мельбурн садился рядом с ней на диван, а она листала альбом с гравюрами о походах Наполеона, итальянских озерах или о Новой Зеландии. Премьер-министр отпускал шутки о людоедах, она смеялась взахлеб, приоткрывая десны, а герцогиня за карточным столом боролась со сном.