Отис улыбнулся и медленно сказал:
— Пересмешник крадет все песни, что слышит, не так ли? Ты можешь сказать мне, какой птице он сейчас подражает?
Раб сказал:
— Желтая славка. — И издал музыкальную трель. — Кардинал. — И просвистел нисходящий тон.
Отис оценивающе захихикал.
— Канадский гусь. — Раб так реалистично изобразил далекую стаю, летящую над головой, что Отис чуть не поднял глаза к небу. И все это было сделано с неизменным апатичным выражением лица.
— Я потрясен, — пылко сказал Отис. — Скажи мне, ты видел танагру?
Черный мужчина быстро взглянул на него, затем ответил отрывистым «Пик-пик? Пик-и-пик-и-пик».
Отис громко рассмеялся:
— Как думаешь, ты сможешь сегодня найти мне танагру?
— Да, господин.
— Хороший человек.
— Иди скажи поварихе, чтобы приготовила ленч для месье Отиса, — приказал плантатор. — Ты отведешь его туда, где можно найти танагру.
— Да, господин.
Леон кивнул и захромал прочь, перед уходом взглянув через плечо на хозяйского гостя. Это был гордый взгляд, противоречивший его проявлению покорности и унижения, и неуловимо снисходительный.
Отис был заинтригован. Плантатор явно ничего не заметил.
— Он кажется умным парнем, — сказал Отис.
— Я не назвал бы это умом, месье. Как у пересмешника, у него дар подражания.
— Действительно. Месье, прошу вашего разрешения стрелять, если мы найдем танагру. Я не люблю убивать певчих птиц, но необходимо принести образец в студию. Я хочу раскрасить каждое перышко. У меня хорошая память на детали, но не настолько.
Плантатор пожал плечами:
— У нас много певчих птиц, месье. Я уверен, что могу поделиться с вами.
Час спустя они отправились в путь. Леон нес папку Отиса на одном плече и рюкзак с рисовальными принадлежностями, бутылкой вина и едой — на другом. Отис нес свое ружье, так как месье Виго предупредил не отдавать его Леону. Как и предсказывал хозяин, Леон, несмотря на хромоту, шел быстро.
Когда они преодолели выгоны, где паслись лошади, и направились к лесу, Отис спросил:
— Ты родился с короткой ногой, Леон?
— Нет, господин.
— Что случилось?
— Когда я был маленьким, я очень рассердил отца господина и он сбросил меня с галереи.
— Господи! С верхней галереи?
— Да, господин. Я сломал ногу и никогда уже не мог ходить прямо.
Отис поморщился и несколько минут старался скрыть жаркий гнев, который вызывало в нем рабство, всепоглощающую ярость, заставившую его бросить прибыльную портретную живопись и отправиться на Юг, чтобы освободить столько рабов, сколько он сможет.
— А теперь с тобой хорошо обращаются?
— Да, господин.
— Ты когда-нибудь мечтаешь о свободе?