Старая Марта была добрым домашним деспотом, сколько он себя помнил. Если она довольна новой работницей, значит, и он доволен. Но он попросил прислать девушку в контору, чтобы поговорить с ней, затем уселся за письменный стол с бумагами, представленными бухгалтером, и забыл о ней, пока полчаса спустя не раздался осторожный стук в дверь.
— Войдите.
Рабыня, застенчиво вошедшая в кабинет, была хрупкой, кофейно-коричневой, с очень темными глазами. Ее волосы, заплетенные в крошечные косички, открывали маленькие, красивой формы уши. На лбу — странный маленький шрам в форме буквы «s».
— Ты новая горничная, — сказал Арист по-английски, отложив ручку.
— Да, сэр, — еле слышно ответила она. На вид ей было меньше восемнадцати, и она была настороженной и испуганной, как дикарка.
— Как тебя зовут?
— Салли, сэр.
— Добро пожаловать в Бельфлер, Салли. — Неожиданно он представил себе, что могла чувствовать очень молоденькая девушка, вырванная из дома и отправленная на Юг, чтобы быть проданной в совершенно новое окружение. — Ты счастлива здесь?
— Да, сэр, — ее тихий ответ был автоматическим, ничего не сказав ему о том, что она чувствует в действительности, но глаза вспыхнули. От страха?
— Тебе нравится Луизиана?
— Да, сэр.
— Должно быть, она сильно отличается от твоего дома в Вирджинии?
— Да, сэр.
Она что, больше ничего не умеет говорить? Ему послышался насмешливый голос Симоны: «А что вы ожидали от нее услышать?»
Арист сдался:
— Марта говорит, что ты хорошая работница. Если ты будешь и дальше хорошо работать и ладить с Мартой, ты будешь счастлива здесь.
— Да, сэр.
— Если тебе что-то понадобится: одежда, личные вещи… ты должна сказать Марте. Она позаботится об этом. Понимаешь?
— Да, сэр, — снова прошептала она, потупившись.
— Теперь можешь идти, Салли.
Она ушла так же тихо, как и вошла.
Он посидел минуту, раздумывая, что ее опыт «быть проданной на Юг» должен был быть пугающим. Эта мысль была необычной для него, он раньше не тратил время, думая, что чувствуют рабы. Со жгучим раздражением он понял, что в этом виновата Симона Арчер, считавшая, что Милу сбежала из-за его жестокости.
Он никогда не думал о своем отношении к рабам, с которыми вырос, никогда не спрашивал себя, добр он или жесток. Конечно, он никогда не обращался с ними плохо. Он следил, чтобы у них была еда, чтобы они могли готовить ее по своему усмотрению. Он возмущался, когда был вынужден проверять действия, которые должны быть автоматическими.
Каким же клубком противоречий была Симона! Он проклинал тот день, когда она привлекла его внимание на охоте своей дерзостью, не желая признать, что она завоевала его сердце.