Не дождавшись продолжения, он спросил тихим, ласковым голосом:
— Чего я не знаю, мадемуазель?
Симона взяла себя в руки, борясь с его привлекательностью.
— Вы не знаете, что ваша горничная тоже убежала?
Он был явно удивлен.
— Какая горничная?
— Та, которую вы явно цените, месье, поскольку отказались продать ее.
Она почувствовала его вспыхнувший гнев, но он не пропустил ни шага вальса.
— Это Пикенз рассказал вам? — спросил Арист, и его тихий голос показался ей более опасным, чем выстрел, и взволновал прозвучавшей в нем властностью.
— О нет. Моя горничная слышала сплетни в Бельфлере. Почему вы не продали ее, месье?
Арист прищурился:
— Потому что предложение было неприемлемым.
Он явно был еще сердит и суров.
Околдованная его близостью и плавным ритмом их движения, Симона погружалась в состояние, похожее на транс, которое чуть не довело ее до поцелуя в Бельфлере. Она сердито стряхнула оцепенение, и сказала:
— У вас проблемы с рабами, месье? Два беглеца из Бельфлера в течение недели!
Он вскинул брови:
— Вы всегда разговариваете так искренне, мадемуазель Симона?
— Чаще искренне, — признала она.
— Вы раздражаете меня.
Они медленно кружились в вальсе.
— Я надеюсь.
Ее рука лежала на могучем плече, и Симона почувствовала дрожь смеха, зародившегося в его груди.
— Раздражаете, но освежаете. — Он наклонился ближе к ее уху и прошептал: — И вы так обворожительны!
Ее сердце затрепетало, и она предупредила себя: «Не будь дурой».
— Я не видела месье и мадам де Ларж на свадьбе. — Она посмотрела ему в глаза и увидела, как они понимающе вспыхнули. «Арист подумал, что я ревную, и это его развеселило. Как же он самонадеян!»
— Месье нездоров, и мадам вне себя от беспокойства, — ответил он. — Видите ли, несмотря на разницу в возрасте, они очень любят друг друга.
О, бессовестный! Она не удержалась:
— И оба очень любят вас?!
— Полагаю, да.
Улыбка снова играла в его глазах гак призывно и изгибала рот с такой сердечностью, что у нее все таяло внутри.
Симона раньше думала, что ее непреодолимое влечение к нему — иллюзия. Она ошибалась. Этот мужчина заставлял ее чувствовать неистовую женскую потребность ласкать и получать ласку, и ей пришлось неохотно признать это. Симона отчаянно искала причины для неприязни к нему. Она говорила себе, что он высокомерен и непостоянен в любви, что для него женщины — собственность, чье единственное назначение — любить и очаровывать мужчин, что он безжалостен со своими лошадьми и, возможно, рабами. Другими словами, он такой же, как три четверти плантаторов, которых она знала.
«Я люблю вызов и думаю, что вы такая же, мадемуазель». Это правда, но как он узнал? Чичеро Латур также интуитивно почувствовал ее дерзость, но бросил ей вызов и вовлек в опасную затею против ее воли и здравого смысла.