Девушка вызывающе откинула голову:
— Они стоят моей любви!
— Вы пугаете меня, дорогая Симона. Вы — как снежный покров на дремлющем вулкане. Господи, что будет, когда вся эта страсть прорвется!
В его голосе слышалось такое предвкушение, что она вдруг затряслась от ярости.
— Месье!
— Ваша мать признала, что боится, как бы вы не сломали себе шею. Это неудовлетворенная страсть подливает масла в огонь ваших безрассудных скачек? Позвольте мне удовлетворить ее!
— Месье, не смейте так разговаривать со мной!
Как он смеет! Ее ярость — или страх? — привела ее в бешенство. Она отступила от него и сказала:
— Извините, месье, но я не могу продать вам одну из своих лошадей. Я отдаю своих арабских скакунов только тем, кто знает, как обращаться с чистокровными животными, а я думаю, что вы этого не умеете.
— Испытайте меня, мадемуазель, — весело предложил Арист.
— До свидания, месье Бруно.
Его глаза были такими ласковыми, а его рот таким сладким, что она вот-вот готова была сдаться, но упрямо стояла, прижавшись спиной к перилам, свирепо глядя на него, пока он не поклонился ей, насмешливо подчиняясь.
— До свидания, мадемуазель Арчер.
Он спустился по ступеням к своей лошади, которую держал маленький грум.
— Я вернусь, — крикнул Арист, садясь в седло. — Мой Сабр не хуже любого из ваших арабских скакунов.
Он улыбался.
На следующее утро Арист отправился из Нового Орлеана в Бельфлер на корабле, обслуживающем северное побережье озера Понтчартрейн. Образ Симоны Арчер не покидал его — ее чистые глаза, светящиеся слезами, и ее голос, дрожащий от любви, когда она ласкала и хвалила свою кобылу. Какой мужчина не отдал бы все на свете, чтобы стать тем, кому она подарит все богатство своей любви!
А она изливала ее на своих арабских лошадей.
Дремлющий вулкан, покрытый снегом!
Его кровь кипела, когда он представлял взрыв так долго подавляемой страсти этой прелестной смелой женщины, привлекшей его внимание на охоте. Арист удивлялся, что раньше не заметил ее необыкновенных качеств. Он подчинился удобству отношений с Элен де Ларж — его дружба с Филиппом и его молчаливое поощрение сделали это чем-то вроде союза втроем, — и его внимание не отвлекалось, пока Симона Арчер не унизила его публично своим искусством верховой езды. Но он еще заставит ее заплатить за это.
Однако, вспоминая тот трогательный момент, когда чистокровная кобыла родила жеребенка, он чувствовал глубокую тревогу. Арист не привык к таким серьезным чувствам. Господи, он не мог позволить себе увязнуть так глубоко. Вдали от Симоны, вдали от магнетической силы ее прямого взгляда, ярко вспоминая, как неожиданно ее изящное неподатливое тело стало соблазнительно мягким под его возбуждающим поцелуем, он мог только трясти головой и удивляться, не сошел ли с ума, дразня ее в то утро в Беллемонте.