II.
Город водил меня по своим пределам и не думал отпускать. В темноте я давно потерял выбранное направление и шел наугад. Гокарна, крошечная на карте, сейчас не имела границ. Улицы разветвлялись, пересекались, сливались в более крупные, но и те, в конечном счете, всякий раз приводили в тупик. Это был гигантский лабиринт, из которого не было выхода. Иногда мне начинало казаться, что я уже не однажды проходил теми или иными местами: баньян, простерший ветви над целым кварталом, заставлял вздрагивать и таращиться в темноту, но в следующий момент я понимал, что это — другое дерево, и дома, окружавшие его, — другие; ручей, журчавший в арыке, напоминал о точно таком же ручье, вдоль которого я шел с час назад, но арык оказывался не квадратным, а круглым. Хозяйственные и продуктовые лавки, словно сговорившись, были на одно лицо. Надписи на карнаке делали их еще более похожими друг на друга.
Мной давно уже владела паника: со всех сторон слышались шорохи, шаги, голоса. Спиной я чувствовал чьи-то взгляды, но стоило обернуться, шум стихал: если кто-то и был рядом, то успевал спрятаться за угол дома, укрыться во мраке. Окончательно вымотанный я присел на ступени возле какого-то дома. На фронтоне, над дверью, нависал готовый взмыть в небо каменный Гаруда. Луна поднялась высоко, и лежавшая у моих ног тень полуптицы-получеловека казалась живой. Отчаявшись выйти из лабиринта, я решил заночевать на ступенях. Я лег, подложив майку под голову, и услышал далекое пение. Из-за расстояния было не разобрать, кто поет — мужчина или женщина. Я поспешил на голос.
Вскоре звуки стали громче, и я оказался на улице, начинавшейся у Котититры, — той самой, начальной, что уводила в городской лабиринт. На меня смотрел бронзовый Шива, и под его взглядом, я невольно замер. Лицо божества было иным, чем днем: при свете полной луны оно выражало торжество.
Улица привела к широким ступеням, спустившись по которым, я оказался возле черного квадрата водоема. И днем-то неприветливая Котитирта, ночью выглядела еще мрачнее. Она была окружена рядами одинаковых двухэтажных домов, и напоминала пасть неведомого зверя. Чудище оскалилось и, укрывшись под воду, терпеливо ждало добычи. Видно было, как оно дышит: отражаясь на темной поверхности звезды, ритмично колебались в такт дыханию. На берегу водоема сидел старик, в руках он держал толстую книгу. Глядя в нее, он нараспев тянул одну бесконечную строку. Этот речитатив издалека и показался мне пением. Я собрался было направиться к нему, но вместо этого вдруг замер и почувствовал, как всего меня — от пяток до макушки — трясет: тело старика было неестественно отклонено назад, словно он сидел в шезлонге, но шезлонга не было — еще одной парой рук он упирался в землю позади себя.