Мне кажется, что это соединяется в Маршаке через изумительное и не так часто распространенное качество, существующее в нем (может быть, в наибольшей степени, чем среди других наших поэтов) светлое и прозрачное пушкинское начало, при котором Маршаку решительно все, к чему бы ни притронулась его рука, хочется сделать очень ясным, светлым, прозрачным, гармоничным…
Всем своим творчеством он является коренным отрицанием формалистической линии в поэзии, и не только формалистической линии, а коренным отрицанием всякой литературщины в поэзии…
С. Я. Маршак идет в нашей поэзии именно по этой пушкинской линии. Если искать родство его стихов с какими-нибудь стихами в прошлом, то они прежде всего родственны пушкинскому стиху. И пусть это парадоксальное мое утверждение не будет вами принято в том смысле — а что похожего у него на „Полтаву“ или на „Я помню чудное мгновенье“? Пусть это будет понято в том прямом и в то же время сокровенном смысле, в каком я сказал: творчеству Маршака присуща пушкинская ясность стиха, прозрачность, отсутствие литературщины, принятие стиха только тогда, когда он может с такой же ясностью и прозрачностью дойти до любого читателя».
Человек, так много сделавший для становления и развития новой советской литературы, Александр Александрович Фадеев не нуждается в адвокатской защите. И все же приведу пример порядочности Фадеева. Это строки из дневника Корнея Ивановича Чуковского, написанные 12 ноября 1946 года: «Фадеев ведет себя по отношению ко мне изумительно. Выслушав фрагменты моей будущей книги, он написал 4 письма: два мне, одно Симонову в „Новый мир“, другое Панферову — в „Октябрь“, хваля эту вещь; кроме того, восторженно отозвался о ней в редакции „Литгазеты“ и, говорят, написал еще большое письмо о том, что пора прекратить травлю против меня».
И еще был писатель, в судьбе которого приняли участие и Маршак, и Фадеев. Речь идет о Михаиле Булгакове. Булгаков и Маршак были знакомы еще с начала 1930-х годов. Тому немало свидетельств в дневниках Булгакова. Самуил Яковлевич не входил в круг близких друзей Михаила Афанасьевича, но они уважали и ценили друг друга. Фадеев же появился в доме Булгакова лишь в 1940 году, когда Михаил Афанасьевич был тяжело болен. 5 марта 1940 года Булгаков записал в дневнике: «Приход Фадеева. Разговор (подобрался сколько мог)». Булгаков, указав на Елену Сергеевну (жена Булгакова. — М. Г.), сказал ему: «Я умираю, она все знает, что я хочу». Фадеев, стараясь держаться спокойно и сдержанно, ответил: «„Вы жили мужественно, вы умираете мужественно“. После чего выбежал на лестницу, уже не сдерживая слез».